Придон - Юрий Никитин

– Это артане, – напомнила она горько. –Враги. А те, кто остался там, на поле брани, – куявы. Они полегли, защищаянас.

Служанка пробормотала:

– То-то и дивно, что вдруг решились… Ведь старейшиныдолжны были… должны! Я так и не поняла.

– Но ты же ходила потом на площадь, слушала?

– Да, – ответила Гелия возбужденно, глаза еезаблестели, – что там только не толковали! Я не все поняла, что они тамговорили, ибо… вы правы, Ваше Высочество, там ни слова о чести, о верностислову, о необходимости защищать беглецов. Они преспокойно выдали бы нас…

Итания спросила вяло, как о давно пережитом:

– Так что же их удержало?

– Они говорили о ценностях, торгаши проклятые!.. О том,что вы, Ваше Величество, – великая ценность. Итания сказала горько:

– Я? Куявия в руинах, я – беглянка. Все сокровищазахвачены и разграблены. А то, что я дочь тцара, – ничего не значит дажедля куявов. Трон займет тот, кто… сможет! Как его захватил в свое время мойотец. Так я ничего не стою…

Служанка снова бросила быстрый взгляд в окно, кому-тоулыбнулась, ее вырез на платье сам собой стал глубже, а грудь выпятилась.

– А вот, – сказала она живо, – старейшины такне думали! Иначе бы не приняли такое… Они посмотрели на вас и сказали, что да,за вас воевать стоит. Это уже потом на площади всяк толковал так и эдак.Объясняли. Говорили, что вы – сама по себе великая ценность. Что войны зазолото, сокровища, земли – всего лишь для того, чтобы бросить к ногамженщин. Что даже самые дорогие драгоценные камни – просто камни, азолото – мягкий и ни к чему не пригодный никчемный металл. Драгоценнымикамнями они, мужчины, называют лишь те, от которых в глазах женщины появляетсяответный блеск… Что они могут быть драгоценными или не быть, это все от того,как мы их назовем… а называем одни драгоценными, а другие булыжниками лишьпотому, радуются им женщины или нет. А вот сами женщины – ценность постоянная.За красивых женщин дерутся, за прекрасных – воюют. За прекраснейших –разрушают государства, во имя их возводят в пустынях новые города… Оназапнулась. Итания спросила жадно:

– Что?.. Что они говорили еще?

– Да так… глупости всякие.

– Что?

– Да глупости, я ж говорю. Мне показалось, что онипросто оправдываются. Да и вообще нехорошо говорили! О вас, Ваше Высочество,говорили так, будто корову оценивали… Мол, за хорошего коня дают однусеребряную монету, а за племенного – сундук золота и в придачу табун хорошихконей! Так, мол, и вы… Даже если вас не удастся оставить здесь и пустить наразмножение… чтоб и в их племени были красивые люди, то уже вы своей красотойоблагородите их мир. Беременным женщинам надо смотреть на все красивое, так вотпусть почаще смотрят на вас, чтобы дети родились красивыми. Мужчины пустьсмотрят, чтобы их сердца зажигались отвагой, а души очищались… Старики –чтобы видели, какой мир их ждет там, если прожили красиво и достойно здесь,мужчины пусть знают, что погибших с оружием в руках, защищая родной край,встречают такие вот женщины… Словом, черноутесцы тоже хотели бы сохранить вас всвоем городе, как самую красивую вещь на всем свете! Потому и артане за васбьются так яростно…

Она говорила и говорила, голос журчал, но Итания уже неслушала. Ее пальцы, словно сами по себе, слегка отодвинули занавеску. В узкующелочку блеснул солнечный свет, стук копыт стал намного громче, ощутимее. Всотне шагов от повозки, чтобы ее не достигала пыль, легко и красиво мчатся накрасивых быстрых конях артане. Их кони и сами всадники кажутся призрачными,чересчур легки и свободны движения, куявские рядом с ними показались быскачущими коровами.

– Он с той стороны, – подсказала служанка.

Итания отодвинула занавеску с другого окна, лишь потомсообразила, что служанка чувствует каждое движение ее сердца, застеснялась, нопродолжала молча наблюдать за всадниками. Впереди, чуть обогнав остальных,несется на белом как снег коне рослый всадник, по обычаю артан обнаженный допояса, только золотой обруч на лбу и такие же золотые браслеты на запястьях ипредплечьях выдают его высокий ранг.

Он неотрывно смотрел вперед, однако Итания чувствовала, что,если она отодвинет занавеску чуть шире, он тут же повернет голову, австречаться взглядами ей совсем не хотелось. Получится, что она как будтоподсматривает, а это унизительно для тцарской дочери. Тем более что она в самомделе подсматривает, фу, как стыдно…

Но все-таки подсматривала, замечала и его гордую посадку, ивластное достоинство, которого полгода назад не было и в помине.

* * *

Однажды он все-таки подъехал, сам, никто не звал, да изанавески опущены, Итания услышала его негромкий, но проникающий сквозь всестенки суровый и страстный голос:

– Итания… ты можешь слушать меня или не слушать, но тыуслышишь, это выше нас. Это – судьба! Наш рок. Боги не отпустят нас. Такбыло предопределено еще в момент, когда боги создавали мир. Нам от этого неуйти…

Она ответила холодновато:

– Возможно. Но я попытаюсь.

Сквозь тонкую занавеску она видела только его силуэт, Придонтам покачал головой, ей показалось, что он улыбается и что улыбка горькая,страдальческая.

– Не уйти. Нам не уйти, Итания.

Поверх занавески она опустила еще и шторы, совсемотгородившись от мира. Гелия сидела напротив, пятки поставила на сиденье, рукиобхватили колени, а сама она смотрела с восторгом и ужасом.

– Как вы с ним говорите, госпожа!.. Я бы умерла состраху, если бы он так на меня своими черными глазищами!

Итания устало усмехнулась:

– Ты же сказала, что артан уже не боишься.

– Артан не боюсь, – призналась Гелия, – ноэто же не просто мужчина…

– А кто же?

– Не знаю, – ответила она чистосердечно. – Нокогда он смотрит, у меня мурашки по коже.

У меня тоже, подумала Итания невесело. У меня, стыднопризнаться, тоже мурашки по всему телу. И даже в сердце мурашки. Оно сладкощемит, когда он смотрит, этот разоритель ее страны, этот враг, этот несчастный,что в своем безумии уже не понимает, что творит, и не может остановиться.

Ближе к вечеру, когда он вроде бы невзначай проехал совсемрядом с повозкой, она слегка отодвинула занавеску. Придон ехал, как все артане,выпрямившись, слегка откинувшись назад, так лучше смотрится его широкая ивыпуклая грудь, но у него это получалось непринужденно, легко, без нарочитости.

– Сколько нам еще ехать?

Он поклонился с достоинством, но в черных глазах онарассмотрела вину и глубоко запрятанную боль.

– Дня три, – ответил он. – Не больше.

– Впереди прошли дожди, – напомнила она. –Повозка завязнет, это уже не три дня, а шесть или семь…