Голоса Памано - Жауме Кабре

На какие-то мгновения ей показалось, что ее красная сумка – это корзинка с приданым для новорожденного, пеленками, распашонками и флакончиком «Ненуко», та самая, что стояла в этой же самой комнате в тот день, когда у нее отошли воды и им пришлось срочно ехать в больницу, дабы произвести на свет монаха, ибо хоть тебе и известен точный срок родов, о котором тебя уведомили заранее, но схватки всегда застают врасплох, как и почти что объявленная смерть, что зреет у меня внутри. Арнау, я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя, Ориол, всегда, и я знаю, что все сделала наилучшим образом, каким только могла, и не тебе меня судить; я добилась, чтобы тебя признали Блаженным, я победила, Ориол. Да, во имя твоей любви, Ориол, я добилась беатификации, и теперь все будут чтить твою память. Завтра великий день. Мы победили всю деревню, Ориол, – ты, я и наша тайная любовь.

69

Валенти Тарга один за другим вытащил ящики из учительского стола и бросил их на пол вместе с проверенными тетрадями, ручками, аккуратно разложенными цветными мелками, беспорядочными воспоминаниями, неиспользованным ластиком; где же еще хранил свои вещи этот паршивый пес, который хотел коварно убить меня из-за спины, а потом лизал мне задницу.

– На чердаке ничего не осталось.

– Никакой фальшстенки? Никакого лаза? Вспомните об этом говнюке Маури, который прятался за долбаной перегородкой.

– Нет, никаких стенок и лазов, товарищ.

Люди в фалангистской форме, словно хорьки, перерыли в школе все до последнего угла в поисках бумаг, военных карт, любой вещи, которая могла бы скомпрометировать чрезмерное доверие, которое проявлял Тарга к этому предателю учителю, а алькальд весь покрывался потом от ужаса, потому что теперь мне понятно, каким образом Главный штаб маки смог узнать о том, что Пардинес был внедренным агентом, и, если начальство прознает, что это я все рассказал Ориолу, мало мне точно не покажется.

– Товарищ.

Гомес Пье пришел из дома учителя с единственной добычей – пепельницей, наполненной окурками.

– И что?

– Разве учитель курил?

– Кажется, нет.

– Значит, кто-то приходил к нему.

– И это все?

Да, он черт знает что вытворял у меня за спиной, помимо того что спал с Элизендой. Сколько же секретов ты поведал коммунистам, говнюк ты этакий, мерзкая свинья. И как же я был прав, когда не доверял типу, который не хотел мочить врагов, мать твою.

Тарга уселся на учительский стул, словно готовился раскрыть тайны качественных прилагательных в специфицирующей функции или попросить Элвиру Льюис, чтобы она продолжила объяснять разницу между «я возражу» и «я бы возразил», мать твою, когда же пройдет эта чертова головная боль, бляха-муха, эта девчонка кашляет весь божий день, если бы это зависело от меня, я бы покончил с этим кашлем раз и навсегда. За его спиной – спрятанные за классной доской тетради жизни Ориола, адресованные его дочери, его единственная тайна. Ничего. Он был хитрым. Нет ничего, что могло бы кого-то скомпрометировать, ни в каком смысле. Тарга поднялся в тот момент, когда Баланзо (у которого с коленом тогда еще все было в порядке, потому что на самом деле он повредил его несколько лет спустя, в мотоциклетной аварии) подошел к нему, громко сопя, и вместо того, чтобы объяснить разницу между «я бы возразил» и «я возражу», сказал товарищ, товарищ Клаудио Асин приедет на похороны.

– Твою мать.

– Но это же большая честь, товарищ.

– Кто ему сказал, что…

– Это отец Аугуст Вилабру всем разболтал. Приедет много народу, даже товарищи из Тремпа.

– В самый разгар войны, – сказал Гомес Пье. – И приедут…

– У нас нет никакой войны, товарищ, – оборвал его Тарга. – Так, отдельные стычки.

Знаешь что, сынок? Погосты в маленьких деревнях всегда напоминают мне семейные фотографии: все друг друга хорошо знают и покоятся себе спокойненько рядышком, каждый видит свой сон, и вся ненависть куда-то улетучивается в этом неизбывном покое.

– Вот что ты должен вырезать, Серральяк.

– Отлично. Но павший пишется через «и».

– Ты уверен? – Тарга в замешательстве посмотрел на него.

– Это моя работа.

– Ну значит, напиши через «и». Но если я узнаю, что ты ошибся, голову тебе оторву. Понимаешь, приедут очень важные люди.

– Да, сеньор Валенти.

– Постарайся закончить вовремя, до начала похорон, чтобы все почетные гости смогли это увидеть.

– Да, сеньор Валенти.

– Жаумет, сегодня мы не домашнее задание выполняем. И знаешь, что до меня, так я бы и вовсе не стал высекать это надгробие, пусть он и был твоим учителем. Мне совсем не нравится запечатлевать воспоминания об убийцах. Но иногда нам приходится делать то, что нам совсем не нравится, и это как раз тот случай: павший за Бога и Испанию и соучастник преступления, которое никогда не будет стерто из нашей памяти. Я точно по центру расположил?

– Да.

– Видишь? А здесь поставим заклепку.

– По одной в каждом углу.

– Очень хорошо, сынок. Скоро ты полностью овладеешь мастерством. Учитель, конечно, не заслуживает наших стараний, но я не умею плохо делать свое дело. Вот так, да?

– Да. Дай мне отшлифовать плиту, отец.

Ублюдочный учитель, сотворивший больше зла, чем сам дон Валенти, тот-то, по крайней мере, не притворяется, добряка из себя не корчит.

– Серральяк, вот ярмо и стрелы, прикрепи их. Их прислали из самой Лериды, так что ты уж постарайся.

– Но это ярмо тут же покроется ржавчиной. Лучше уж его вырезать прямо на камне, дон Валенти.

– Мне плевать, как ты это сделаешь, важно, чтобы сегодня ярмо и стрелы были на плите в наилучшем виде.

Лучше тебе о нем добрым словом не вспоминать, Жаумет, он этого не заслужил. Но на всякий случай никому не говори, что я тебе сказал. Аминь. А я все-таки вспомню его иногда добрым словом, потому что, по правде говоря, кое-что хорошее в нем все же было, и потом, он давал мне полезные советы по поводу твоего дальнейшего обучения. Вот она какая, эта жизнь, невероятно, но факт.

В строгом черном платье, с черной печалью в душе и с одеревенелым взглядом, Элизенда вошла в кабинет и положила бумагу на стол Тарги, который, несмотря на то что до церемонии оставалось совсем немного времени, поглощал уже второй бокал коньяка из хранившейся в шкафу бутылки. Для поднятия духа.

– Что это?

– То, что ты должен говорить.

– Но ведь говорить будет только отец Аугуст.

– Это то, что ты должен отныне говорить всегда и везде; крепко-накрепко вбей это себе в голову.

– Но ты мне приказала, чтобы…

– Я приказала тебе остановиться. Прочти это.

С некоторым недоумением он прочел, что учитель Ориол Фонтельес, павший во время атаки…