Голоса Памано - Жауме Кабре

Спокойным голосом алькальд Валенти Тарга поведал ему во всех подробностях об изумительных и, я бы даже сказал, чудесных вещах, которые только что произошли в сей церкви, и в завершение печальным и покорным тоном бросил обвинение:

– Стрелял Жоан из дома Вентура.

– Кто?

– Эспландиу, контрабандист.

– Это тот, что, как и вы, родом из Алтрона?

– Да. Сейчас он с маки. – Он закрыл ладонями лицо. – Это он убил его. А я… я не смог этому помешать. – Он показал священнику пустые ладони. – Ведь я был безоружен.

– Это правда, я все видела, – подтвердила Элизенда, не оборачиваясь, по-прежнему глядя на алтарь. – Сеньор учитель встал между убийцами и дарохранительницей.

– Бог мой, откуда столько ненависти, Боже мой… – удрученно повторял отец Аугуст.

Он упал на колени, посмотрел на дарохранительницу, посмотрел на вечную лампаду перед Святыми Дарами, и две, три, четыре крупные слезы скатились по его святым щекам.

– Учитель защищал дарохранительницу, – взволнованно промолвил он. Потом заметил золотую цепочку на шее убитого. Кончиком пальца отогнул ворот запачканной кровью рубашки и обнаружил нечто похожее на крест, вернее, половинку золотого креста. От его вида глаза его наполнились слезами. Продолжая стоять на коленях, он склонился над телом и истово запечатлел поцелуй на лбу мученика. Святой защитник дароносицы, почти шепотом провозгласил он. Бог, предупреждаю тебя, ты мне за все заплатишь, в полном отчаянии повторила Элизенда и вновь опустилась на колени перед безжизненным телом своей единственной, великой и неувядаемой любви.

Немного успокоившись, отец Аугуст с трудом встал с колен и обратился к алькальду:

– Вы никого не смогли задержать?

Ответом ему было молчание. А мы в это время, борясь с холодом, ждали на улице, как велел нам алькальд. Пока шофер сеньоры не сказал нам, чтобы мы вошли. Священник стоял на коленях возле трупа учителя, да, и нас проинформировали, как все произошло.

– Вот как все было, – вздохнул священник, закончив свой рассказ, бледный, с необычным блеском в глазах.

Алькальд поднялся и, подойдя к священнику, официально засвидетельствовал соответствие сказанного действительности. Сеньора стояла на коленях перед алтарем и молилась.

– Есть вопросы? – осведомился алькальд, внимательно оглядев каждого из нас.

В этот момент нас прервала Синтета, телефонистка. Несмотря на поздний час, кто-то срочно звонит учителю, а я не могу его нигде найти. И поскольку здесь горел свет… О боже мой!

– Кого спрашивают, учителя? – Элизенда Вилабру встала и взглянула на телефонистку.

– Да. Монахиня-клятвопреступница из какой-то больницы. Что здесь произошло, Пресвятая Дева Мария?

– Я поговорю с ней, Синтета, – сказала сеньора; потом склонилась над телом, запечатлела поцелуй на челе святого мученика, встала и приготовилась покинуть храм.

Не вытягивайте больше ничего из меня, потому что у меня в голове полная неразбериха… Клянусь Богом. Стоял жуткий холод, это я прекрасно помню. И еще мы получили приказ разойтись, потому что надо было преследовать партизанских крыс. На тот момент эти ублюдки еще не раздробили мне колено. А кто заплатит за обед, сеньорита?

– Вся лицевая сторона гранитного блока украшена мелкими насечками, выполненными долотом, получилось очень красиво; надпись выгравирована на пластине из серого мрамора, – в общем, это настоящее чудо, жаль, что ты не видишь… Представляешь, я нашел плиту с прожилками, она напоминает римские надгробия. Они будут довольны. Да-да, разумеется, пусть платят наличными. Но знаешь, когда они начали спорить, какую надпись сделать: «Ориол – защитник святыни, Ориол из Торены, Жозеп Ориол – защитник торенской святыни…»

– Да, когда люди оказываются в непривычной ситуации, они начинают нести околесицу и нередко впадают в патетику. Прежде чем лечь в больницу, я непременно подробно расскажу обо всем какому-нибудь журналисту.

– Что ты сказала, какая больница? Где ты сейчас?

– Да ничего особенного, ерунда.

– Но, черт побери, где ты?

– Потом тебе расскажу. Беспокоиться совершенно не о чем. Я ложусь в больницу на следующей неделе, но, поверь мне, это чепуха. Ты не мог бы позаботиться о моем коте… буквально несколько дней?

– Ну конечно. – Печальным тоном: – Сообщи, когда мне забрать котяру.

Жауме Серральяк внезапно разозлился. Переделал эскиз, лежавший у него на столе, интересно, понравится ли ей… Какого черта она не предупредила меня, что ложится в больницу, ёшкин кот.

– Что ты делаешь?

– Да так, пробую всякие варианты.

– Ты в своем уме? Они завтра придут смотреть его!

– Все будет готово, дочка. Дай мне помечтать немного.

– Вечно ты со своими странностями.

– Да, со своими странностями.

– А кто поедет за базальтом?

– В Тремп?

– Да.

Как же мне сказать ей, если только я решусь когда-нибудь ей это сказать, как мне повезло в жизни, потому что я всегда знал, что ее зовут Амелия, постоянно наблюдал, как она растет, сомневается, рожает и проявляет характер?

– Я сам съезжу, Амелия.

Чтобы побыстрее преодолеть длиннейший коридор папской резиденции, после того как все представители власти и почетные гости удалились, ее усаживают в кресло на колесиках, хотя она и пытается оказывать сопротивление. Мама, черт возьми, здесь никого, кроме нас, не осталось, не переживай ты так. Молчаливый ассистент-санитар из швейцарской гвардии берет на себя заботу о кресле, и они пускаются в переход через пустыню. Элизенда угадывает нерешительную поступь Газуля, поспешные и нервные шаги Марсела, раздраженный стук каблучков Мерче и по-кошачьи бесшумную походку Сержи, который вполне мог – с него станется – явиться на церемонию без носков. Ее дорогая семья, которой она пожертвовала во имя более благородных идеалов. Я всегда знаю, где предел того, что я могу делать или не делать, святейшество. Но, дочь моя, если я хорошо тебя расслышал и правильно понял, ты признаешь за собой право устанавливать моральные критерии. Да, ваше святейшество, ибо я знаю, что применяю их так, как полагается. Прости, я теперь слышу не так хорошо, как прежде: ты действительно сказала, что стоишь над моралью прочих людей? Не знаю, говорила ли я так, ваше святейшество, но я наверняка знаю, что у меня особые отношения с Богом. Это невозможно, дочь моя; умерь гордыню. Я хочу, чтобы вы отпустили мне грехи. То, что ты мне рассказываешь, дочь моя, требует более продолжительной беседы. Я согласна, ваше святейшество. Никогда не забывай, что наша Церковь – это Церковь простых людей. А Эскрива, ваше святейшество? Что? Эскрива действительно святой или всего лишь могущественный человек, за которым стоят еще более могущественные силы? Мы должны заканчивать, дочь моя, а то врачи будут меня бранить. Я хочу, чтобы вы лично, ваше святейшество, отпустили мне грехи.