1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

Всё кончилось, но агония длилась ещё долго.

Порхали ночные бабочки в Александровском саду у театра «Народный дом» — и в саду Таврическом. Так повелось ещё со времён Александра Второго, когда ядрёными селянками из распечатанных помещичьих гаремов наслаждался вместе с другими петербуржцами писатель Скабичевский.

Я не запомню, чтобы в Петербурге было такое обилие проституток, как в первые годы по освобождении крестьян. Стоило пойти вечером по Невскому, зайти в любой танцкласс или биргалле — пивную, — чтобы встретить доходившую порой до давки толпу погибших, но милых созданий.

Не испытывали недостатка в клиентах две сотни борделей с полутора тысячами девочек, имевших жёлтый билет и поставленных на учёт Врачебно-полицейским комитетом. Вроде той Муськи, что под видом великой княжны Ольги Николаевны блудила с двойником Распутина.

Благоденствовали две с лишним тысячи бланковых проституток — рангом пониже билетных, которые трудились на улицах. И никакие облавы не укрощали тех, что промышляли панелью без регистрации, на свой страх и риск. Завидев приближающегося полицейского, а в новые времена — милиционера, такая барышня бросалась в поисках мужчины, который взял бы под руку. Успела — спасена.

Маяковский городовых позлить любил, и весёлые девицы охотно повисали на рукаве высоченного парня с мясистыми губами, искривлёнными усмешкой в лицо очередной бляхе с номером. Хорош! С таким под настроение и бесплатно можно.

Продажные заводили интересный разговор просьбой угостить даму папироской в «Луна-парке» на Офицерской. Самые дорогие, или те, что за любовь и новую шубку, или которые чтобы отомстить, или которые чтобы развеяться — не давали пустовать кабинетам на «Вилле Родэ».

Немного раньше того места, где по соседству с местом последней дуэли Пушкина ленинградцы построили станцию метро «Чёрная речка», ночи напролёт петербуржцы-петроградцы прожигали жизнь в знаменитом кафешантане с рестораном и кабаре.

Князь Феликс Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, Игорь-Северянин и Александр Куприн, Корней Чуковский и Алексей Толстой, Всеволод Мейерхольд и Максим Горький, купцы и банкиры, министры и генералы, думские депутаты и гвардейские офицеры — «Виллу Родэ» любили и посещали все.

Даже великую переводчицу Татьяну Щепкину-Куперник по молодости занесло сюда однажды с компанией знакомых: даме появляться на «Вилле» в одиночку — верх неприличия. Расположились в кабинете.

— Ой, а что там? — спросила она, глядя на занавешенный альков.

— Ничего особенного, — с деланым равнодушием ответил оказавшийся в компании Куприн. — Табуретка и умывальник.

Любопытная Татьяна Львовна потянула за шнур с кистями — и залилась краской стыда, увидав огромную кровать с призывно откинутым уголком одеяла.

Александр Блок жил в Коломне — на другом краю города, но «Виллу Родэ» посещал регулярно. Зато жена его сюда ни ногой, памятуя о возмутительно смачной оценке Чуковского: первоклассный притон! Так и ездили порознь. Любовь Дмитриевна — в «Бродячую собаку» или «Привал комедиантов», где Александр Александрович бывать зарёкся, а он — в кафешантан поклонника своего, Адолия Сергеевича Родэ.

Здесь каждый вечер в час назначенный плыли между столиков манящие незнакомки. И хотя Блок разглядел свою Незнакомку сквозь паровозный дым в привокзальном ресторане на станции в Озерках — о других он упоённо писал прямо на «Вилле», приказав подать перо и бумагу.

Так изящно и просто, с цветком и шампанским, случались в заведении Родэ мимолётные знакомства с продолжением в алькове кабинета…

Неслась навстречу гибели огромная империя, а в лучших ресторанах ещё кутили столичные жители, по примеру Юсупова норовя перегнать Москву. И кто остались живы — плакали потом в Константинополе и Лондоне, Берлине и Париже, вспоминая невозвратное вместе с Николаем Агнивцевым.

Долго цеплялся за жизнь «Спортинг-палас» на Петроградской стороне — у пересечения Каменноостровского проспекта с Малым. Его бетонную махину проезжал Перебейнос по пути к месту гибели Распутина. Здесь — как и в клубе American Roller Rink, что возле Марсова поля, в десятых годах жители столицы предавались недавно появившейся забаве — катанию на роликах. Коньками-то петербуржцев удивить сложно, и ледовые катки — что закрытые, что открытые — полнились публикой. А вот новомодные ролики были дóроги, так что случайно, между делом, сюда никто не попадал.

Молодцы приходили не просто покататься. Где ещё, как не на Roller Rink, можно было так бесстыдно разглядеть в движении и подцепить хорошенькую подружку?! Барышни в охоте на кавалеров тоже времени даром не теряли. А меж ними сновали официанты, которых сметливый хозяин тоже поставил на ролики.

Вот было время! Хоть и военное, а танцевали все — к недоумению даже далёких от политики газет вроде «Обозрения театров».

Если бы к нам с Луны свалился человек, он, разумеется, подумал бы, что Петроград — самый весёлый город на свете и петроградцы живут в глубоком мире и сытости, когда ни о чём, кроме танцев, и не помышляется. И если бы такому лунному человеку сообщили, что в Петрограде холод и непрерывные грабежи и убийства, лунный человек спросил бы, наверное: «Так с какой стати вы танцуете?»

В двадцатых годах беспризорники торговали у «Спортинг-паласа» кошачьими шкурками. В тридцатых — новые власти пристроили к нему фасад, украшенный барельефом с символами труда, театра и музыки. Бывшее любимое место развлечений столичной молодёжи превратилось в Дом культуры промкооперации — попросту Промку. Зал с двумя тысячами зрителей принимал самых популярных артистов.

Даже в сороковых, во время войны, Промка не закрылась: часть отдали под госпиталь, а кинозал и библиотека продолжали работать. Позже — старый «Спортинг-палас» назывался уже Дворцом культуры имени Ленсовета. Его облюбовали для гастрольных спектаклей и концертов. В восьмидесятых отсюда на всю страну загрохотали рокеры, понемногу выходя из подполья…

Название Сергиевского дворца не прижилось. Не стал он и Дмитриевским. Великий князь Дмитрий Павлович, сосланный в Персию за участие в убийстве Распутина, поспешил его продать, а новый хозяин — промышленник из татарской Елабуги — даже не успел воспользоваться покупкой. Так что здание на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки утвердилось под названием, которого никогда толком не носило: дворец Белосельских-Белозерских. Кто знает, почему? То ли князь Белосельский-Белозерский лучше запомнился как первый представитель России в Международном олимпийском комитете. То ли петербуржцы не пожелали привыкать к имени великого князя Сергея Александровича — генерал-губернатора Москвы.