Лисьи броды - Анна Старобинец

– Я с ним не лягу, – скривилась Нуо. – Он недостоин.

– Как хочешь, милая, – Тин сбросила халат, по-прежнему стоя в проходе. Ее обнаженное тело отбрасывало на посеребренную луной стену грота длинную острую тень. – Нам достанется больше его силы ци. Раздевайся, Биюй. Раздевайся и ты, Аньли.

– Сейчас не время для этого, – Аньли попыталась выйти, но Тин не двинулась с места. – Мы оставили вам вакцину. Три ампулы.

– Целых три! Как щедро, – проворковала Биюй. – А остальное вы, значит, уносите? – она кивнула на чемоданчик в руке Оямы.

– Потом он сделает вам еще, – сказала Аньли. – Сейчас нам надо идти. Без вакцины Настя погибнет.

– Неужели погибнет? – охнула Тин. – Несчастное дитя! О Небесная Лисица Ху-Сянь, помоги ей! Давайте вместе помолимся, сестры.

– Да, помолимся! – Биюй встала рядом с Тин. – Мы так тебе сострадаем, Аньли. Мы ведь знаем, что значит терять детей. Мы теряли их много раз – с тех пор, как из-за тебя были прокляты. И никто их не спас. Никто не дал им вакцину.

– Ты правда думала, что мы поможем тебе спасти твое предательское отродье? – хихикнула Тин. – Неужели ты настолько глупа, Аньли? Неудивительно, что из-за такой дуры пострадала вся стая.

– Наконец-то, – с облегчением прошептала Нуо. – Слава Небесной Ху-Сянь, вы прозрели…

– Ты еще глупее, чем наша младшая, – добавила Тин. – Она тоже поверила в наше гостеприимство.

– Почему… – Слова застряли в горле Нуо.

Как будто ей кинули мясо, а внутри была кость. Как будто она подавилась трубчатой костью.

– Нужно было, чтоб ты вела себя естественно, милая, – ответила Тин. – Иначе у нашей сестрицы-отступницы и ее мясника возникли бы подозрения. – Она коротко кивнула Биюй, и та непринужденно, как у ребенка, отняла у Оямы чемоданчик и молниеносным броском опрокинула японца на каменный пол.

– Я слабее вас, – сказала Аньли. – Я умоляю вас, сильных, о снисхождении.

– Разве так умоляют? – Тин вскинула нарисованную бровь. – Встань на колени.

Аньли подчинилась.

– Умоляю, позвольте мне спасти девочку.

Вместе с сестрами Нуо наблюдала, как отступница ползает на коленях, но невидимая кость, застрявшая в горле, мешала насладиться ее унижением. Она пнула Аньли ногой, но даже это не помогло.

– Умоляю, позвольте мне спасти девочку… Позвольте мне спасти девочку…

– Мы отказываем, – сказала наконец Тин. – Пусть подохнет.

– Пусть подохнет, – повторила Нуо, и кость наконец проскользнула и перестала ее душить.

Мы втроем у кумирни, и в гудении колокола слышится вой взбудораженных полной луной зверей. Или, может быть, дикие звери и правда воют во тьме за сопкой. Я сижу на земле, Лиза молится, стоя перед пнем на коленях, каким-то своим китайским богам, а ребенок ее лежит на расстеленной на земле гимнастерке и дышит часто и поверхностно, по-собачьи, с подскуливанием. Узкие щелки полуприкрытых глаз желтовато мерцают – будто сочатся застывающей клейкой смолой. И так же мерцает и подрагивает на шее золотой крестик.

– О Небесная Лисица Ху-Сянь, спаси мою девочку!.. Поторопи мою мать!

– Это дикость! Ее нужно отнести в лазарет, – говорю я в который раз.

– Нет. Аньли обещала прийти в кумирню. Она придет. Она принесет вакцину. Нужно просто еще чуть-чуть продержаться…

Лиза касается губами покрытого испариной белого лба – и Настя резко вздрагивает всем телом, как будто поцелуй причинил ей боль, как будто под кожу вогнали невидимое тонкое жало, как будто кожи у нее вообще нет… Она встает на четвереньки и шепчет синеющими губами:

– Мне страшно, мама… спой мне… ту колыбельную… про зверей…

И Лиза поет.

– Я вижу реку… – Настя выгибает спину дугой и конвульсивно подергивается – как мотылек, старающийся выпутаться из кокона. Она раскачивается в такт с гудящим чугунным колоколом, и в том же ритме раскачивается на шее цепочка с крестиком.

– Паромщик… здесь… – шепчет Настя и как будто вдруг успокаивается, укладывается обратно на мою гимнастерку, и обмякает, и делает долгий, очень спокойный выдох, и больше не шевелится, а Лиза все гладит ее по голове и поет.

Я прикладываю руку к влажной от пота Настиной шее – и не чувствую пульса. Я наклоняюсь над ней и делаю искусственное дыхание.

Всего-то и нужно, чтобы мой выдох стал ее вдохом.

Всего-то и нужно, чтобы мой выдох стал духом, который она испустила.

Никитка бежит и воет. Потому что луна говорит Никитке: стань зверем. А Никитка не хочет быть зверем. Зверь злой.

Никитка мог бы сейчас обратно стать человеком. У него есть стеклянный пузырек, а в нем яд, который умеет убивать зверя. У него есть даже несколько таких пузырьков.

Но Никитка не смеет: Старшая Мать ему запрещает. Ее голос звучит в его голове.

спаси мою девочку

Это Старшая Мать помогла Никитке украсть пузырьки. Говорила с ним в его голове. Призвала его туда, где живут старейшины ее стаи. Объяснила, как сделать подкоп и взять пузырьки, пока старейшины, ее младшие сестры, не видят.

Они плохие, старейшины. Они связали Старшую Мать и не выпускают. Никитка хотел за нее заступиться, но она сказала:

не надо

тебе с ними не справиться

спаси мою девочку