Приговор - Кага Отохико

— В каком смысле? — осторожно переспросил Тикаки. Он знал — Танигути говорит ироническим тоном тогда, когда готовится поразить собеседника каким-то неожиданным суждением.

— Видишь ли, вылечить такого тяжёлого больного, как Боку, с одной стороны, соблазнительно, но с другой — это изматывающая работа, требующая большого напряжения и мучительных усилий. Думаю, что главный просто хочет довести до сознания молодых кадров, то бишь до нас с тобой, что, работая в этом учреждении, не след проявлять излишнее рвение. Знаешь ведь здешнюю присказку «не опаздывай, не отлынивай, не работай»? Вот он и намекал, что нам неплохо усвоить эту простую истину.

— Я с этим категорически не согласен. Если уж работать, то в полную силу. А если предполагается, что ты должен работать спустя рукава, то лучше вообще не начинать.

— Заявление вполне в твоём духе, — сказал Танигути, с сочувствием глядя на приятеля. — Ты у нас всегда был трудоголиком. В молодости можно себе это позволить, но ты быстро выдохнешься и к старости будешь ни на что не годен. Во всём надо знать меру…

— Вот чёрт, ты так говоришь, будто тебе сто лет! — усмехнулся Тикаки. Но тут же почувствовал, как усталость, накопившаяся в нём за последнее время, начинает быстро, как нечистая кровь, распространяться по всему телу. У него возникло уже знакомое ощущение — чем тянуть всю эту канитель, лучше вообще ни за что не браться. Да пропади она пропадом, вся эта тюремная рутина, включая Боку…

— Что это ты вдруг так задумался?

— Да неожиданно почувствовал, что окончательно выдохся.

— А ну возьми себя в руки! — Танигути скользнул по лицу приятеля озабоченным и вместе с тем ласковым взглядом. Тикаки даже стало щекотно, как будто по его лицу провели кисточкой.

— Да, кстати, у меня к вам дело, доктор Таки, — громко, словно вдруг ощутив прилив новых сил, сказал Танигути и впился взглядом в Таки. Тот, окутанный клубами дыма, как охваченный пожаром дом, сидел на краешке стула, разглядывая потолок и о чём-то размышляя. Таки находился в этом положении с того самого момента, как вошёл в комнату. Он не обращал никакого внимания на Танигути и Тикаки, вернее говоря, просто не замечал их присутствия, а, укрывшись в своей дымовой крепости, предавался сладким грёзам. Тикаки вспомнился сумасшедший из отделения хронических больных психиатрической больницы, который постоянно рисовал космические корабли. Целиком сосредоточенный на своём внутреннем мире, на своих фантазиях, тот тоже всегда держался особняком, не соприкасаясь с другими больными. Точно так же доктор Таки: он жил со своей «ведьмой» на казённой квартире, в мире своих коллекций: газет, спичечных коробков, подставок под стаканы, цветных шариков, и мечтал только об одном — что, когда он умрёт, его труп будет предоставлен в распоряжение студентов-медиков. Всё это: космические корабли, коллекции, желание завещать свои труп университету — никак не могло быть предметом насмешек.

— Доктор, я хотел бы поговорить с вами о санитарах… — снова сказал Танигути, пытаясь привлечь внимание Таки, но тот не ответил, продолжая с интересом разглядывать бегущую по краю потолка трещину. Танигути решил не сдаваться:

— Сегодня Маки ударил Кобаяси, — пробасил он. — Я хотел с вами об этом поговорить. Слышите? Доктор Таки…

— А? Что? — вдруг очнулся Таки.

— Я хотел посоветоваться с вами относительно санитаров. — Танигути словно вбивал слова одно за другим в голову Таки. — Сегодня Маки, ваш санитар из операционной, ударил санитара кардиографического кабинета Кобаяси. И это уже не первый раз. Кобаяси находится в моём непосредственном подчинении, он, конечно, немного рохля, но в целом человек серьёзный. Маки рассердился на Кобаяси за то, что тот оставил в операционной бутылочку с чернилами для самописцев кардиографа, но, в конце концов, ничего тут такого страшного нет, это вовсе не повод для побоев. Кстати, и тот и другой всё полностью отрицают. Странная история, правда? Они оба вошли в операционную, а когда вышли, у Кобаяси на левой скуле красовалась шишка, то есть преступное действие налицо.

Таки молчал, но, судя по всему, слушал, во всяком случае, он перестал курить и положил сигарету в пепельницу, так и не стряхнув длинный столбик пепла. Танигути продолжил, резко дёргая подбородком, словно акцентируя каждое слово:

— Кобаяси просит, чтобы его освободили от его обязанностей. Он боится Маки. Говорит, что предпочёл бы отбывать срок в Ураве, в тюрьме для лиц, имеющих первую судимость. Если он уйдёт, я окажусь в чрезвычайно затруднительном положении. Сами подумайте, я затратил полгода на то, чтобы научить его делать кардиограммы, и у меня нет на примете никого, кем бы я мог его заменить. Я уже советовался с главврачом, и он сказал, что единственный выход — разделить их, то есть отстранить от работы либо одного, либо другого. Якобы иного способа нет. Но ведь и Маки уже год как работает у вас в операционной… Словом, я просто не знаю, как быть…

— Увольте Маки.

— Но вам без него будет неудобно!

— Ударил-то Маки. Вот и надо отстранить от работы того, кто виноват.

— Разумеется, это проще простого, и всё же… — Похоже, что такое строе решение вопроса окончательно выбило Танигути из колеи.

— А Маки признался в том, что ударил Кобаяси?

— Нет, не признался.

— Значит, никаких формальных оснований для его отстранения нет?

— А зачем они?

— Но ведь Маки так просто не подчинится. Он гордится своим привилегированным положением и привык верховодить. Кстати, поэтому через него можно осуществлять контроль над санитарами, что тоже немаловажно. К тому же и в операционной, как я слышал, он очень на месте.

— Да ладно вам. Ведь мы уже решили, что его надо отстранить, — голосом не допускающим возражений, сказал Таки и сунул в рот сигарету. Пепел тут же посыпался ему на грудь.

Танигути переглянулся с Тикаки. Черты Тикаки наконец утратили напряжённость, и он улыбнулся, ему было забавно, что даже Танигути растерялся, так и не сумев понять, что у Таки на уме. Танигути, подумав, что Тикаки смеётся над Таки, недоумённо уставился на хирурга. Но тот уже вернулся в свой собственный мир и застыл в неподвижности, как лягушка, которая перед лицом опасности притворяется мёртвой.

Вернулись Сонэхара и Томобэ. Сонэхара, поковыряв в зубах зубочисткой, сплюнул на пол. Тикаки, по-прежнему улыбаясь, перевёл взгляд с Танигути на Сонэхару.

— Ну и как вам ужин? — спросил он. Сонэхара, игнорируя вопрос, продолжал ковырять в зубах. Уже в третий раз он не отвечал Тикаки на заданный вопрос. Создавалось впечатление, что он чем-то недоволен.

— Просто ужасно. Такого ещё не бывало, — поспешил ответить Томобэ. — Не знаю, хватит ли мне полученных калорий. На обед — солёная кета, на ужин — как это называется, когда рис поливают каким-то бульоном и получается что-то вроде недоваренной рисовой каши?

— В меню это называлось рис по-фукагавски, — добродушно пояснил Сонэхара и отбросил зубочистку. — Хотелось бы знать, что это такое?