Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

— Он знает о моем сообщении, — сказал Гасдрубал. — Он знает количество гонцов и город, в который я отправил их. К тому же он говорит с тевестским акцентом.

— Для обмана можно использовать любые средства, — возразил Ноба. — Пусть он докажет свои слова. О чем бы таком спросить его...

— Перестань, — прервал его Гасдрубал. — Как мы убедимся, лжет он нам или нет? Начнем пытать его? Если он говорит правду, то и будет повторять ее. Если он лжет, то продолжит лгать, потому что признание в обмане будет стоить ему жизни. Я не знаю, как прояснить ситуацию. Почему ничто вокруг не происходит честно и прямо? Почему все идет не так? Все на свете...

Он замолчал, прикусил губу и повернулся к писцу.

— Силен, что говорит тебе сердце?

Грек вскинул руки ладонями вверх, возмутившись тем, что его втянули в спор. Взглянув на просвет между руками, он покачал головой.

— Я не берусь судить...

— Что говорит тебе сердце? Просто скажи!

— Я верю этому человеку, — ответил Силен.

— Ноба?

— Мы должны быть осторожными, — произнес эфиоп. — Давай пошлем разведчиков...

— Я задал тебе тот же вопрос, что и Силену. Отвечай!

— Ну, раз так... Шпион говорит правду. Я верю ему.

— Ия ему верю, — сказал Гасдрубал. — Поэтому мы отступим к реке. Пошли разведчиков для сбора доказательств. Пока они будут выяснять обстановку, мы отойдем назад. Этой же ночью. Таково мое решение.

Как только отряды начали готовиться к походу, проводники исчезли во мгле. Больше их никто не видел. Гасдрубал проклял предателей, но сказал, что их бегство ничего не меняет. За ночь армия должна была дойти до реки Метаурус, чтобы утром найти пригодный путь и подняться к предгорьям Апеннин. Там, на пересеченной местности, они могли укрыться в каком-нибудь ущелье. Однако на первом же этапе отступление превратилось в неорганизованный процесс. Даже при свете дня пересеченная местность у реки представляла собой довольно сложное препятствие. Русло вырезало на равнине глубокие лощины. Берега поросли густым лесом. Ситуацию усугубляли отвесные обрывы, валуны, сползавшие со склонов под разными углами, и корни, чьи петли хватали людей за ноги. В смоляной мгле лес казался обителью зла. При каждом шаге солдаты натыкались на что-то непонятное, падали, роняли тюки и оружие, ругались и шептали молитвы. Река напоминала вертлявую гигантскую змею, которая никогда не оказывалась на том месте, где ее ожидали увидеть. Воины сбивались с пути, окликали друг друга, но неровный ландшафт наполнял лес звонкими отголосками эха, и это вызывало еще большую путаницу.

В отличие от африканцев, галлы не боялись леса. Многие из них, устав спотыкаться, зажгли факелы. Однако пятна дрожащего света бросали длинные тени, делали темноту еще более пугающей и искажали пространство. Остальные солдаты сердито закричали, потребовав затушить огни. Они боялись, что свет выдаст их врагу и спровоцирует атаку римлян. Затем какой-то олух обронил факел на землю и поднял его недостаточно быстро. Пламя побежало по сосновой хвое, перескочило на сухие ветви деревьев и его языки, как стая проворных белок, помчались вверх по стволам. Через несколько мгновений лес загорелся над головами людей. Лошади понесли. Скот вырвался из-под контроля погонщиков и попытался скрыться в темноте. Но мрак еще больше напугал животных. Они с ревом и блеяньем вернулись на свет.

Большую часть ночи Силен блуждал по лесу, выставив руки перед собой, чтобы защитить лицо от хлестких ударов ветвей. Иногда он останавливался и подносил ладони к вискам, пытаясь успокоиться. Все шло неправильно. Им следовало оставаться на открытой местности подальше от реки. Даже если бы они ошиблись с направлением, то одолели бы большее расстояние, чем сделали этой ночью. Он знал, что Гасдрубал разделял его мнение. Генерал буквально разрывался на части. Он носился по лесу среди деревьев, кричал, выталкивал из темноты потерявшихся людей и указывал им курс на предгорья. Несколько раз, подгоняя солдат, он промчался в брызгах по речному мелководью, и только сила его голоса помогала воинам сохранять благоразумие.

Гасдрубал не спал всю ночь. Он был истощен и опустошен. Его тело онемело от продолжительных и непрерывных усилий. Однако на следующее утро он имел бодрый вид, чего Силен давно уже не видел. Казалось, он черпал силы в нелег кой ситуации. Близость врага помогла ему одолеть меланхолию, терзавшую его зимой.

Когда Силен отметил это, Гасдрубал ответил со всей серьезностью:

— Да, я сильно тосковал. Но теперь мне хочется опечалить Рим. Пусть он помучится вместе со мной.

Тем же утром Гасдрубал объяснил солдатам, что они попали в окружение. Римляне шли на них с трех сторон. Наверняка в этот день им предстояло сразиться с легионерами. Если им не хватит мужества и они побегут, то их попросту убьют — всех до единого. Сам он больше не хотел убегать от римлян. Гасдрубал повел свое войско от реки на холмистую местность, не зная, что его судьба уже решена. Как только солдаты вышли из леса, они увидели перед собой ожидавшую их армию. Огромная численность римлян подтвердила истину слов перебежчика. Легионеры находились на позициях в боевых формациях.

Гасдрубал призвал своих солдат приготовиться к битве. Пока солдаты выстраивали передние ряды, он шагал перед ними с обнаженным мечом. Генерал казался выше ростом. Его фигура напоминала статую, неуязвимую для любого физического вреда. Он не стал надевать поножи и наплечники. Его мускулистые руки и ноги подрагивали от скопившейся энергии. Мышцы шеи напрягались, как веревки, когда он, приподняв подбородок, выкрикивал приказы. Генерал велел сузить переднюю линию, поскольку два холма теснили их фланги.

Затем, словно прощаясь, Гасдрубал посмотрел на грека. Прежде чем тот успел махнуть ему рукой, генерал отвернулся, и битва началась. Силен стоял на холме, на большом расстоянии от командной позиции Гасдрубала. Впрочем, вид, открывавшийся перед ним, был тем же самым. Две армии столкнулись, словно каждая из них ничем не отличалась от варварской орды. Римляне, как обычно, сделали несколько выверенных по времени залпов, но Гасдрубал велел солдатам использовать эти моменты для быстрых перебежек, чтобы выйти на короткую дистанцию. Порядок войск тут же был нарушен, и дальше о боевом искусстве не могло быть и речи. Ничто в этой битве не напоминало об изяществе, тактике или стратегии. По обе стороны царила чистая и беспощадная паника — люди пытались убить противников до того, как те убьют