Избранное - Леонид Караханович Гурунц

пройти нелегкую жизнь, начиная от комбедства, когда он в комитете бедноты состоял, с кулачеством боролся. Словечко это, неотступно следуя за ним, прошагало по полям Отечественной войны, с которой Арсен вернулся без единой царапины, увешенный орденами и медалями, вплоть до наших дней, когда ему за седьмой десяток перевалило.

Был у Арсена закадычный друг, с которым он побывал в плену еще в первую мировую воину. Бывает же такое чудо — оба попали в одно австрийское селение, хотя воевали на разных фронтах и ни разу за время войны не встречались.

Здесь они еще больше сдружились. До того привыкли друг к другу, что их теперь водой не разлить. Спешу заметить: друг этот, с которым нашего Верчапеса водой не разлить, — тоже с кличкой. Бо — величают его. И, надо полагать, тоже не без оснований. Бо — это восклицание, выражающее восторг, удивление.

Настоящее его имя Хачи. А по разным бухгалтерским книгам, по военному билету и наградным листам, которые хранятся в сундуке, обитом листовым железом, он — Хачатур Оганесян.

Вы спросите: почему надо было двух в общем хороших, почтенных людей села, не лишенных душевного тепла и щедрых на труд, упрятать под клички? Спешу ответить: сие от нас с вами не зависит. Так у нас уж повелось: кому следует — прицепят. Здесь нам, как говорится, ни прибавить, ни убавить. А в общем — не мы надавали эти клички, не нам отменять их.

В утешение могу сказать одно: в Карабахе под прозвищами живут не только отдельные личности, но даже чохом — жители целых селений. К примеру, село Схторашен, известное во всей области своим налаженным хозяйством, с именитым председателем во главе. Жителей его называют чесночниками. Должно быть, схторашенцы на своих огородах, кроме всего прочего, сеют и чеснок. В Карабахе известен Шушикенд своим хашем, и нате — прозвище готово: всех шушикендцев называют не иначе как хашечниками, то есть любителями этой, к слову сказать, вкусной пищи, густо перечесноченной и острой, приготовленной из ножек забитого животного. И нас, норшенцев, не обошли, называют то литейщиками, а то и танцорами. Водится такая слабость за моими земляками — любят они, крепко потрудившись, хорошо повеселиться. Не случайно же Согомон Сейранян, лучший тарист Армении, народный артист республики, — из Норшена, рос и взрослел там…

Возвращаясь к друзьям, о которых, собственно, наш рассказ, спешу выразить удивление по поводу этой дружбы. Мне, норшенцу, хорошо знающему обоих стариков, совершенно не понять — на чем держится эта дружба, если они в своей жизни еще ни разу не сошлись во мнениях. Если один, положим, взглянув на звездное небо, резонно замечает, что это сейчас ночь, то другой, сделав удивленное лицо, начнет доказывать обратное: дескать, какая это ночь, если сейчас чуть ли не полдень. Даже подтрунивать над другом станет, что тот сослепу или по старости солнце перепутал с луной.

А дружить они все-таки дружат. Был такой случай. Бо укатил не то в Баку, где у него много родственников, в том числе два брата, не то к дочери, которая была замужем и жила совсем в другом конце Карабаха. Друзья расстались почти на месяц. Словами не передать, как загрустил Арсен после отъезда Хачи. В деревне посмеивались:

— Как вместе — грызут друг друга. Теперь, видишь, скучает.

А грызли они друг друга за дело. В то время, как Верчапес, то есть Арсен Погосбекян, избрав ворчливость своим ремеслом, на каждом перекрестке кричит, что не с той стороны погоняем осла, Хачатур, то есть Бо, во всем перечит ему:

— Почему не с той, голова? Плох тот нос, который чувствует только дурные запахи.

Истощившись, друзья притихали, но до первого удобного случая, чтобы снова врезаться в спор.

Впрочем, они были разные и по многим другим признакам. Арсен ростом невелик, коротконог и, несмотря на преклонный возраст, широк в плечах, крепок; он не имел привычки часто бриться. Хачатур же высок, худощав, всегда брит. Правда, чуть-чуть рябоват, но это не портит постоянно улыбающегося лица. Особенно хороши были черные, приветливые, с прищуром глаза.

Если Арсен, как мы уже знаем, с кислинкой, все видит в мрачном свете, недоверчив и ничего не принимает на веру, то Хачатур кроток, незлобив и до крайности доверчив.

Еще электричества в селе и в помине не было, а Хачатур уже натянул по всему дому провода, даже лампочки повесил.

— Зачем они тебе? — спрашивали его. — Электричества у нас пока нет?

— Будет, — отвечал Хачатур. — План имеется. Раз власть говорит — подадут.

И очень часто получалось так, как предсказывал Хачатур. Через год к селу подвели кабель, и когда пришли монтажники проводить в дома электричество, то им не пришлось даже заглянуть во двор Хачатура — там все было готово — подключай свет.

Правда, бывало, что Хачатур попадал впросак. Так получилось совсем недавно, когда сверху вдруг спустили план посева кукурузы. Да еще наседали на пятки, чтобы поскорее отсеялись. Сеять-то посеяли, да урожая не собрали. Климат не тот, кукуруза выросла по щиколотку.

— Ну как, Бо, по душе тебе эти карлики? — злорадствуя, наседал на него Арсен.

Хачатур зло обрывал друга:

— Ну, маху дали. Не то спустили нам. Что зря зубы скалить?

Не скрою, бывали времена, когда Хачатур прямо не знал, как обороняться от злоязыкого Арсена. Особенно когда дело касалось приусадебного участка. С приусадебным участком у нас были большие нелады. В Карабахе люди живут скученно, дом к дому, зачастую двор одного хозяина служит как бы крышей для соседа, так сказать, снизу. А потому о приусадебном участке при доме и разговоров не могло быть. А нарезать участки вне села, где-нибудь поближе к источнику, по уставу запрещалось.

Правда, кое-где зубами вырвали, все-таки завели себе усадьбу вне села, но Норшену это не удалось. Как ни бились, так и не сумели норшенцы выторговать в районе приусадебной земли.

— Ну, что скажешь на это, верующая душа? — не пропускал случая поддеть своего друга Арсен. — Какие у тебя в запасе слова, чтобы оправдать такую несправедливость?

Не раз Арсен припирал Хачатура к стенке, говорил ему, что есть и другие неполадки в колхозе, на что тот, ничуть не теряясь, отвечал:

— Власти нам плохого не захотят. Раз не положено, значит, не положено.

Впрочем, их удобнее всего слушать вечером на шенамаче, где им всегда уступают место…

Наш шенамач — в самом центре села. Вот он, можете полюбоваться. Большие плоские камни, сложенные один на другой. Над камнями, отполированными от частых сидений, возвышается большое грабовое дерево. На толстом стволе его вбиты крючки, на которые вешают лиловые освежеванные туши забитых животных.

Рядышком — магазин сельпо, тоже