Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - Наталья Андреева

– Так вот почему ты протокол левой рукой подписал!

– Привычка. Сто раз повторяю: не левша я! Не левша! Я только пишу этой рукой.

– Ну ты сволочь! – Пузырь внутри закачался, Иван тряхнул Сидорчука изо всей силы. Тот вырвался, закричал:

– За что? За записки? Да плевал он на них! Его все это не интересовало. Он учился, не то что я. Я – Чуха. Через меня только записки любовные передавать, свидания устраивать. Я думал, выучусь, добьюсь всего. Славы добьюсь, денег. Урою дружка. А он вдруг, гад, на черном «Мерседесе» приезжает!

– Он… был в армии?

– Был, – скривился Сидорчук. – На МГУ замахнулся, а там таких талантливых пруд пруди. Звездных мальчиков. Ну и загремел в армию. Когда вернулся, год санитаром в местной лечебнице подрабатывал, вечерами зубрил. Поступил следующим летом в Первый медицинский.

– Так он что, врач?

– А я откуда знаю?! Врач. Как же. Врачи на таких машинах не ездят. Врач.

Сидорчук хмыкнул.

– А что вообще про него известно, про этого Саранского?

– Кому? Мне? Да ничего. Он, гад, скрытный. Не говорит, откуда деньги берет. Может, бросил свой институт. Врачи на таких машинах не ездят, – повторил Сидорчук.

– А мать? Его мать что говорит?

– Кому? Мне? А она сама что знает? Старуха из ума выжила. Ей все шпионы мерещатся. Мол, следят за ее Ванечкой, деньги хотят отобрать. Велит ему приезжать ночью, тайно. Денег он ей, конечно, много дает. У нашего выпуска традиция: собираться раз в год, в мае. На праздники, когда много выходных. Чтоб, значит, и выпить успеть, и опохмелиться. Звездный мальчик нас не баловал, не приезжал. Но два года назад вдруг объявился. Белым днем. Прикатил на черном «Мерседесе». Упакован по самое не хочу. И говорит мне: «В столице жить грязно, я природу люблю». Коттедж у него под Москвой. А адреса, гад, не дал. И телефона. Хоть бы визитку оставил. Ну конечно! Зачем ему какой-то Илюша Сидорчук! Это он, гад, подбил меня особняк строить. Ну не подбил. От зависти я. Мол, тоже не лыком шит. Когда ты пришел ко мне в конце апреля, я подумал, за кассетой.

– За какой кассетой?

– Я снимал вечер встречи выпускников. На видео. Заснял и его на «Мерседесе», в модном прикиде. Он вроде бы заинтересовался, сказал: как-нибудь зайду, сделай копию. И тут вдруг стук в калитку. Я с объятиями: «Ваня! Дорогой! Давно не виделись! А у меня сюрприз!» Приятные воспоминания двухгодичной давности. Ну и презентовал кассету. А это был следователь прокуратуры Мукаев. Ты то есть. Уж извини, что не на «вы». Никак не могу привыкнуть, что вас двое. А ты хи-итрый!

Сидорчук прищурился, погрозил пальцем. И повторил:

– Хи-и-итрый. Зачем тебе кассета?

– Послушай, он какой?

– Кто? – Сидорчук вздрогнул.

– Саранский. Иван Саранский.

– Как это какой? Ты ж запись видел! Ну вот как ты. Лицо, фигура.

– Что, похож?

– Одно лицо, – заверил Сидорчук. – Только меня тогда, в апреле, Илюхой назвал. Ванечка Саранский никогда бы не сказал «Илюха», только Илюша. Он такой. И бить бы не стал. В спину толкать не стал бы. И водку он не пил. Никогда. То-то я удивился! А потом обрадовался: и он стал, как мы все. Дурак. То есть я дурак. Он умный. То есть ты. Обознался. А так: похож.

– Похож настолько, что ты перепутал и убил его вместо меня?

– Я?! Убил?! Кого это я убил?!

– Послушай меня. Внимательно послушай. Недавно в Горетовке нашли труп мужчины, высокого роста. Труп обгорел, и опознать его практически невозможно. Но я догадываюсь, кто это. Ты его убил, да?

– Что ты, что ты, следователь! – Сидорчук даже руками замахал. – Что ты!

– Но ты же хотел? Когда понял, что ошибся, решил его убить. Так?

– Я только газом хотел его травануть. Мне сказали, что он память отшибает. Греха на душу не возьму, нет! Что ты, следователь!

– Но ты же стрелял в меня! Стрелял!

– С отчаяния я. Да и не попал ведь.

Вот тут Иван и достал пистолет. Потряс оружием перед носом Сидорчука:

– Хватит отпираться! Ты стрелял, да? Убил? Ты маньяк? Женщин ты резал? Ты?!

– Каких женщин?! Каких?!

– Я тебя сейчас убью. – Он старался говорить как можно спокойнее. Так страшнее. – Убью при попытке сопротивления властям. Твоими фотографиями весь город оклеен. Ты особо опасный. Как собака бешеная. Я тебя пристрелю. Видишь? Смотри сюда!

Он выстрелил поверх головы Илюши Сидорчука. Грохот был ужасный. Кажется, Сидорчук кричал, жалобно дзинькнуло стекло. Долго еще в подвале гудело, словно в пустой бочке, в которой взорвался порох. Им и пахло. Сидорчук совсем обезумел от страха. И в этот момент внезапно дали свет. Сначала Иван зажмурился, потом открыл глаза и осмотрелся. Они сидели вдвоем в огромном и почти пустом подвале, на ящике чадила парафиновая свеча. Сидорчук прошептал:

– Вот, значит, как вы в прокуратуре признания выбиваете, – и вдруг начал икать.

И тут в голову его, Мукаева, впервые закралось сомнение. Илюша ли убийца? Вспомнил Хайкина. Сидорчук на допросах у Руслана сломается, возьмет на себя все. Свисток его не выпустит, дожмет. Ради следователя Мукаева дожмет. Попал Илюша. Тот тоже это, кажется, понял. И от страха стал икать.

– Послушай, – Иван подвинулся к Сидорчуку. – В тот день, когда меня твой сообщник по голове ударил, ты дома был? В Нахаловке?

– До… ма…

– Весь день?

– Весь…

– Это все твои сообщники могут подтвердить? – кивок в ответ. – Значит, в Горетовке тебя не было?

– Н-нет.

– Но ты мог убить его раньше.

– М-м-м…

– Что?

– М-м-мать его с-спроси. В т-тот д-день Ив-ван п-приезжал. Он приезжал к ней. Жив был, – почти справился с дрожью в голосе Сидорчук.

– Что ты говоришь?! В тот день, когда на меня напали в этом доме, к Саранской приезжал ее сын? Так?

– Да.

– Но ты мог потом его убить. Точная дата смерти неизвестна.

– Зачем? Я же был уверен… Тебя ведь газом…

– Черт! Как же это узнать?

И вдруг Сидорчук очнулся:

– Я тебе адресок отдам. Сюрприз. Деньги я большие заплатил. Ты сходи. Был уже, но не помнишь. Ты снова сходи. Погоди, где она, бумажка?

– Какая еще бумажка?

Сидорчук стал торопливо шарить по карманам. Достал мятый листок в клетку, исписанный мелким почерком, обрадовался:

– Вот. Улица Парковая, дом 2, квартира восемь. Самойлова Татьяна Евгеньевна.

– Зачем она мне?

– Ты сходи, – настаивал Сидорчук. – Я тоже тогда пошел. Деньги большие отдал, но зато она все рассказала. Деньги всем нужны. Сходи.