Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - Наталья Андреева

Ее жизнь с детства напоминала чистый лист, на котором все время писали другие. Никто не лишал ее права на авторство, просто никто не объяснил, как и что надо делать, чтобы стать человеком. Индивидуумом, имеющим свои мысли, чувства, слова. Собственные, а не чужие. Рядом не было никого, способного научить ее, как найти свое место в жизни. Даже в том замкнутом пространстве, которое отпущено для нее. Она часто представляла себе, что будет, если взять гигантский циркуль, поставить его острие в середине комнаты, куда ее привезли из роддома, и провести окружность радиусом доступного ей за один день перемещения. Получалось, что в пределах этой окружности помещается площадь не более километра. Пятьсот метров в одну сторону, столько же в другую. Если задаться целью и собрать все силы, далеко ли можно уехать в инвалидном кресле, вращая обеими руками большие скрипучие колеса?

Кресло старое, как и дом, в котором она живет, и все, что в нем есть. Мебель, посуда, одежда, треснувшая русская печь. Мать если не на работе, то у соседей. Или соседи у нее, с неизменной бутылкой самогонки. Вся жизнь вращается вокруг железнодорожного переезда, подле которого прилепились три бревенчатых дома. В одном испокон веку обитают дед с бабкой, такие же упрямые, как их старая коза Маруська. Живут, цепляются за жизнь и за рыжую глинистую землю.

В другом доме – сменщица матери Ольга с пьяницей-мужем. Он также работает на железной дороге. Зимой чистит от снега платформу ближайшей железнодорожной станции, чуть ли не каждый день вышагивая по шпалам несколько километров. Летом ремонтирует пути вместе с другими рабочими, приезжающими из райцентра и близлежащих деревень. Две взрослые дочери соседей давно уехали в город, поступили одна в техникум, другая в сельскохозяйственное ПТУ. Да так и остались в райцентре, обзавелись семьями. Приезжают к родителям редко, по большим праздникам. У обеих дети, работа, семейные проблемы.

А в третьем доме обитает она с матерью. Мать, сколько она себя помнит, заливает горе. Горя ей выпало в жизни столько, что в редкие моменты просветления она начинает выть от тоски. Муж работал вместе с соседкиным на путях да попал спьяну под поезд. Дочь родилась инвалидом. По молодости лет да при живом хозяине исстрадавшаяся женщина еще возила дочку по врачам. И те говорили, что вылечить ее можно. И лечили, да только не долечили. А потом и лекарства стали дорогие, и хорошие врачи спрашивали больших денег, и одна мать осталась далеко от города в старом доме, принадлежащем все той же железной дороге. Силы кончились. Осталось только одно: забыться. На работе пока держалась, потому как начальство заглядывало редко, а заменить ее было некем. Желающих перебраться на переезд, в глухое место, в дом без удобств, сыскать не так-то просто.

Мать давно махнула на себя рукой, с болезнью дочери смирилась и бороться с судьбой перестала. Кое-как справлялась с хозяйством, стряпала нехитрую еду да раз в неделю мыла мертвые ноги дочери, обливаясь над ними слезами и дожидаясь, когда соседка придет со смены. Тогда можно забыться, выпить самогоночки да затянуть песню, повыть с горькой бабьей тоски. Жизнь, она как черствый пряник – пока не размочишь, не поймешь, что сладкий, и ни в какую не разжуешь. Это у кого зубы крепкие, так те кусают, не боясь ни боли, ни крови из десен. А кто свои уже сточил да кого по этим зубам били не раз, тот к прянику подойдет с осторожностью, с опаской. Каждому свое, как говорится, да не всем поровну.

Вот третья сменщица, Наталья, что приезжает из города. Молодая, красивая, одевается как картинка, и муж не пьет. Товарок своих тайком осуждает, но, бывает, и забежит на огонек поболтать. Поделиться заветным: о любви, о мужниных подарках, о запланированной на лето поездке на юг. Рассказам ее верится с трудом. Неужели и так бывает?

У нее тоже есть планы. Во-первых, осень. По раскисшей дороге трудно проехать на инвалидном кресле, колеса буксуют. И мать ругается: грязь не таскай. Сиди дома, смотри на увядающий лес сквозь стекло, по которому снаружи ползут дождевые капли. Осенняя красота коротка, золото листвы быстро превращается в ржавчину, а потом гниет. И сердце невольно сжимается. Зато по телевизору много интересного. Зима – тоже хорошо. Темнеет рано, по снегу далеко не уедешь. Мать старательно расчищает дорожку возле дома, но в иную зиму снегу наметет столько, что приходится вызывать трактор. А наутро опять метель. Что тут поделаешь? Зато Новый год полон приятных сюрпризов. Мать уходит к соседям либо спит, и весь дом и праздничный стол в ее распоряжении. Даже шампанское. Но: ни-ни! Чего-чего, а выпивки в ее жизни не будет. Никогда.

Лучше всего весной. Красиво. Апрель – замечательный месяц! Потом приходит май и пролетает незаметно. Следом июнь, июль. Август? Да, не успеешь оглянуться, как на улице август.

Телевизор в доме старый, черно-белый. Купленный еще в те времена, когда отец был жив. Из-за этого телевизора мир так и оставался для нее поделенным на два цвета. Черный и белый. Либо хорошо, либо плохо. Либо все, либо ничего. За последние годы она узнала о том, что в мире много боли и помимо ее собственной. И с каждым годом боли становится все больше и больше. Раньше все было хорошо, а теперь все плохо. Она чувствовала, как там, за очерченным циркулем кругом, люди погружаются в отчаяние. Они могут ходить, но этого им почему-то мало. Они никак не могут успокоиться этим счастьем, больше которого ничего и не бывает, и все время мучают себя и других.

Она все время представляла, как изменилась бы ее жизнь, если бы… Ходить вместе со всеми в школу, а не ждать, когда приедет учитель и даст задание, в исполнении которого нет особого смысла. Все равно спросят не так, как с других. И оценки будут выше из жалости. Почему же не поставить? У девочки все равно нет будущего. Ей не учиться в институте, не искать работу. Была бы городская, могли быть варианты, но выбраться с глухого переезда в большую жизнь… Нет, чудес не бывает. Она и сама давно уже не верит в сказки.

Живет от фильма к фильму, от утреннего выпуска новостей до вечернего и поездками туда, к переезду, где можно разглядывать настоящую жизнь в окнах пролетающего поезда и во время остановок автомобилей перед опущенным шлагбаумом. Как она мечтала о том, чтобы поезда ходили чаще! Тогда шлагбаум гораздо чаще преграждал бы путь иномаркам, и кто-нибудь, хорошо одетый и красивый, выходил бы из машины и ждал, когда проедет состав, рассеянно глядя в небо. Эти поездки, приходившиеся в основном на лето, она предпочитает любому фильму. Осенью и зимой даже в хорошую погоду сидеть в кресле холодно. А машин проезжает мало, и уж совсем редко они пересекаются с поездом и останавливаются. Вот летом поток дачников становится непрерывным. Лето – это время зрелищ.

Какие только мысли не приходили ей в голову! Какие истории! Она жадно наблюдала за молодыми женщинами, ездившими на дорогих иномарках. За рулем и в качестве пассажирок. Все они казались ей красавицами. В такой одежде, на таких машинах… Как правило, красавицы поспешно отворачивались, увидев девочку в инвалидном кресле на обочине дороги. Им становилось неловко, а ей… Завидно? Эти, конечно, вертят мужчинами как хотят, швыряют деньги направо-налево, нигде не работают, но не потому, что инвалиды, а потому, что… А, собственно, почему?