Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

она реагировала на все резкие движения, улавливаемые периферийным зрением. Где-то здесь отец и Элис, и хотя встречаться с ними не хотелось – во всяком случае, с отцом, который в последние дни вообще не выходил на связь, – но в данной ситуации приличия обязывали семью выступить в виде некоторой общности.

Приглашённые на вернисаж стояли группками, потягивали вино и кивали друг другу и Ракели. И пусть толпа заслоняла картины, но Ракель знала, чей взгляд направлен на неё с очередного портрета. Перемещаясь среди гостей, она старалась быть максимально незаметной, но, попав в тупик из одетых в чёрное спин, она задела кого-то плечом, протискиваясь мимо, и увидела прямо перед собой Фредерику Ларсен.

– Ракель! – воскликнула Фредерика, и Ракели тут же захотелось, чтобы та вела себя потише. Встреча с друзьями родителей всегда возвращала ей статус ребёнка; их всегда поражал тот факт, что она справилась с очередной банальной задачей: получила права, сняла квартиру, поступила в университет. Фредерику она не видела несколько лет и подозревала, что та, равно как и прочие присутствующие, живёт отчасти в замороженном времени «Люкса в Антибе», где ничего не меняется и царит вечный солнечный свет.

Фредерика посокрушалась из-за того, что ей не удалось попасть на юбилей издательства, но Союз психоаналитиков Дании проводил конференцию, которую она никак не могла пропустить, и сейчас она с нетерпением ждёт встречи со всеми, они ведь действительно очень давно не виделись. А как дела у Ракели?

– Спасибо, хорошо, – ответила та, в некоторой дезориентации от головокружительного обилия слов.

– Какое красивое кимоно, – сказала Фредерика, пощупав ткань. – Тебе идёт зелёный.

В поисках родственников Ракель перемещалась среди посетителей, пока не нашла наконец отца, который разговаривал с длинноволосым и седым незнакомцем в джинсовой куртке. Рядом стоял Элис с бесконечно скучающим видом.

Завидев Ракель, Мартин тут же отвёл взгляд, всего на секунду. После чего поднял руку в приветствии, довольно, как ей показалось, сдержанном.

– Уффе, ты же помнишь Ракель? Ракель, это Ульф.

– Давний приятель из Валанда, – представился Уффе, пожимая ей руку. – Последний раз я видел вас, когда вы были примерно такого роста. Время, похоже, действительно не стоит на месте. И это чудовищно. Где вы нашли это вино? А там ещё есть? I’ll be back [207], господа. До встречи.

Между ними возник пузырь молчания: Элис скроллил ленту в телефоне, Мартин смотрел в потолок и что-то насвистывал. В другом конце зала куратор выставки тестировала микрофон, звук сильно фонил. На сцену ловко запрыгнул техник и начал что-то прилаживать. Куратор, слегка запутавшись в проводах, поприветствовала всех и пригласила на сцену героя вечера.

Густав часто моргал, ослеплённый освещением, и слегка встревоженно кивал в ответ на аплодисменты. Что-то сказал в микрофон, но ничего не было слышно. «Включите его!» – крикнул кто-то. Подошла куратор, начала крутить и поворачивать микрофон. Звук снова зафонил.

– Вот, – сказал Густав, – теперь слышно? – Зал накрыло хриплым голосом человека, выкуривающего две пачки «Голуаз» в день на протяжении тридцати пяти лет.

– Нет! – крикнул Уффе, и по залу прокатилась волна смеха.

Густав улыбнулся, и стало ясно, почему ему всегда прощают опоздания и неотвеченные звонки: у него была очень красивая улыбка.

– Я не оратор, но… – произнёс он, и смех раздался снова. – В самом деле. Когда нужно говорить, лучше обращаться к Мартину Бергу. Он человек слова. Мартин, где ты?

– Здесь, – громко отозвался тот.

– Все вопросы, касающиеся моего так называемого творчества, можно адресовать ему. Он прекрасно обо всём осведомлён, начиная с семидесятых. Вот он здесь, – Густав показал со сцены, – в пиджаке антрацитового цвета. Видите? Согласен, Мартин? Будешь моим поверенным?

– Разумеется.

– Счёт пришлёшь потом. Шучу. Так или иначе, вы можете лицезреть Мартина в обличии молодого негодяя на многих картинах, которые здесь представлены. Ну, что ещё…

Дальше он сказал, что рад выставке, что для него это действительно честь, прекрасно, что собралось столько гостей, и огромное спасибо куратору Анне за такую хорошую работу. После Густав спорхнул со сцены, уступив место мужчине лет шестидесяти, который, приняв уверенную позу, спокойно озирал публику, ожидая, пока его представит куратор.

– Кей Джи, – пробормотал Мартин.

– …Кей Джи Хаммарстен, – эхом повторила куратор, – галерист Густава Беккера с восьмидесятых годов. – Раздались аплодисменты.

– Я буду краток, – пообещал Кей Джи и добрую четверть часа рассказывал о том, что был рядом с самого начала (вернее, с того момента, когда Густав начал продаваться, прокомментировал, ни к кому не обращаясь, Мартин), что для него было настоящим счастьем наблюдать за развитием Густава Беккера на протяжении всех этих лет, что творчество Беккера отличается необычайной целостностью и бескомпромиссностью, и т. д.

Ракель поискала глазами Густава, но его нигде не было.

– По крайней мере им удалось заставить Густава говорить со сцены, – произнёс её отец, когда в зале снова стало шумно. – Уже неплохо.

Ракель издала звук, который при желании можно было принять за «да». Собственно, сам зал – цветные пятна и игра светотени – напоминал скорее Моне, а не Беккера, и Ракель не сразу различила, чья рука машет ей из толчеи. Это оказалась Эллен, приятельница Ловисы. Её сопровождал тот тип с идеальной стрижкой, которого она видела на вечеринке. На языке завертелось имя: Антон? Адам?

– Я сейчас, – пробормотала она и, не взглянув на отца, ушла.

Эллен обняла её и сказала:

– Да, с Ароном вы уже встречались, – после чего Арон и Ракель пожали руки и обменялись вежливыми фразами.

– Что вы думаете о выставке? – спросила Ракель и в ту же секунду поняла, что у неё нет сил выслушивать ответ. Но поздно: Арон погладил бороду и принял задумчивый вид.

– Проделана потрясающая работа, – сказал он, – возможность проследить oeuvre [208] Беккера – это нечто… – Он развёл руками, будто ему не хватало слов, в чём Ракель сильно сомневалась. – Здесь видны истоки его поисков, развитие его собственной траектории. Его юношеская живопись, я подразумеваю работы до прорыва, – это уже сильная форма и артикуляция.

– Да, действительно, – кивнула Эллен.

– Другой интересный момент – это то, что Беккер часто изображает женщин, занятых интеллектуальным трудом, отличающихся от тех женщин, чья главная функция быть эстетическим объектом, неким сосудом для художественных проекций и представлений живописца о Женщине. – Арон выпрямил спину и сделал сдержанный и точно рассчитанный жест, как будто обращался не к Ракели и Эллен, а к более широкой аудитории. Он придерживался мнения, что Беккер рассматривал человека вне пола и сексуальности, и в основе этой идеи множество сюжетов, где изображаются читающие и пишущие женщины. Но эти сюжеты, в свою очередь, порождают вопросы, связанные с привлечением Беккером