Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин

Марте минуло семь месяцев, когда торговец, тетешкая дочку, вдруг замер, услышав звон колокольчика. Он подкинул ребенка еще раз и прислушался — бубенчик звякнул настойчиво и громко. Лидия, настороженно следящая за супругом, вздрогнула.

— Что за гремелка? — изумился Мартен и тихонько потряс девочку. Звон раздался снова.

Любопытный отец развернул пеленки, но, кроме сатиновой рубашки с вышитыми «на счастье» красными осьминогами, ничего не обнаружил. Однако девочка, словно сиамская лысая кукла, звенела всякий раз, когда ее встряхивали.

— Лидия! — окликнул жену Мартен. — Я ведь не бобы курил? С чего мне чудится?

Мать подхватила дитя, защекотала малышку — громко захохотала Марта, еще громче стал странный звук.

— А Марточка у нас нынче с забавой. Не сердись. И ей весело, и мне лучше. Если вдруг проснется, повернется неслышно — вмиг подбегу. Красавица моя, бубенчик — Марточка. — Лидия засмеялась, а купец в страхе попятился.

— Где? Где колокольчик-то?

— Внутри, — развела руками Лидия, точно удивляясь: как это можно не сообразить.

— Лидия, родная! — Мартен побледнел. — Ты же не хочешь сказать…

В пустых зрачках молодой женщины радугой полоскалось безумие. Мартен Ван-дер-Ваальс, купец Морского дома, богатый торговец и хороший человек, точно рыба шлепал толстыми губами, глотая воздух и пытаясь что-то произнести. А через минуту осел в кресло, закрыв лицо ладонями.

На следующее утро он, как обычно, направился в банк. В невысоком, согбенном старике, вышедшем из задней двери дома Ван-дер-Ваальсов, никто бы не узнал веселого удачливого Мартена.

Так случается. Дар зреет в человеке долго, подсматривает за миром сквозь щелки разума — до тех пор, пока не распахнется случайно дверца и дар не вырвется на свет божий. Лидия Ван-дер-Ваальс, в девичестве Ллойд, не сумела сдержать то, что было дано ей с рождения, — талант совмещать несовместимое, спаивать чуждое, слеплять непохожее и творить невероятное. Может, именно появление ребенка, долгожданного, единственного, позволило способностям Лидии раскрыться. А может, вовсе не роды, а усталость от ночных бдений над колыбелью или просто обида от не вовремя подаренного кулона с янтарем… Так или иначе, Лидия стала другой.

Мартен вернулся домой только через неделю. Лидия, казалось, вообще не заметила его отсутствия — так же бродила по дому с примотанным к животу кружевным свертком, так же отдавала приказы слугам и шушукалась с тощей Аннет. С того дня Мартен перестал любить жену и дочь. К девочке он старался не приближаться, а Лидию точно не видел — слепо щурился в ответ на ее расспросы о здоровье и делах. Даже когда Лидия весенним полднем вломилась в камору возле кухни, где Мартен обустроил себе постель, и начала вопить, что ребенок исчез, Мартен просто достал пачку купюр и сунул их в искусанные пальцы жены: найми сыщика, мол. Даже когда стало понятно, что ребенка уже не разыскать, что все попытки напрасны, Мартен не издал ни звука. Кивнул сочувственно, и только.

— Дочечка моя! Дочечка… — хрипела Лидия, катаясь по кушетке. Простыни сбивались в тугой жгут. — Бубенчик мой, кровинушка… Воротись!

Мартен, прижимая гроссбухи к груди, стоял на пороге детской. Лидия заламывала руки, умоляла о помощи. Мартен молчал.

В полиции немедля решили, что ребенка похитили морлоки, — дело обычное, особенно для кварталов, что неподалеку от причала, но Лидия никак не желала верить. На расспросы комиссара она бестолково лепетала, что, сидя в детской, задремала на секунду с дочкой на коленях, а когда разлепила тяжелые веки, девочки уже не было. «Подземные. Их работа, — хмурился седой комиссар, ковырял бородавку на мизинце. — Платят жулью, да девкам портовым, а те обкуривают матерей какой-то дурью, и хвать дитенка… И в дом ведь ухитрились пробраться незаметно — китячьи выродки… Они. Морлоки! Больше некому… Эээх! Раз в неделю обязательно ребенок пропадет, а то и два. А через год и не люди они вовсе, а самые что ни на есть подземные, потому что внизу человеческого не остается никак».

— Почему? Зачем? — Лидия билась головой о тяжелый сундук с детским приданым. Аннет гладила ее по растрепавшимся косам.

Мартен перестал возвращаться домой, снял номер в «Мальвазии» и лишь пожимал плечами, когда слышал рассказы про жену: мол, Лидия бродит ночами по улицам, то и дело ложится навзничь, прижимает ухо к земле, норовит что-то услышать. «Звенит! Звенит!» — женский вопль точно лезвие вскрывал тугую завесу тумана, и Горелая слобода вздрагивала, сначала испуганно, а потом больше по привычке.

По утрам кто-нибудь натыкался на раскиданные вдоль улицы булыжники и вырытую посреди мостовой яму. Мартен хмурился и молчал, когда его просили урезонить жену. Так же хмуро и безмолвно Мартен Ван-дер-Ваальс однажды взошел на палубу своего пакетбота «Лидия» и даже не обернулся, чтобы в последний раз увидеть туманную пристань города, где на краю Горелой Слободы мерцал окнами дом-баркас, где маячила в высоких проемах фигура в темном капоте. Пакетбот затонул на следующий день, хоть и не штормило вовсе. Старая Сонь Та — рыбачка, известная на весь Пуэбло-Сиамо своим крутым нравом и чутьем на тунца, рассказывала, как медленно скрывалась в волнах палуба, как покачивались на шлюпбалках ялики, которые никто не спешил спустить на воду.

Лидия осталась одна-одинешенька. Впрочем, она уже давно была одна внутри своего горя, наедине с безумием. Преданная Аннет металась по слободе, разыскивала хозяйку, оттаскивала ее от очередной ямы, вычищала землю из-под ногтей и вела спать. Именно Аннет через какую-то дальнюю родню нашла доктора, что прописал особый табак и теплые ванны. Ванны ли, табак, а может, и облатки, что Аннет брала в соборе, но Лидия вдруг успокоилась и перестала пугать слободскую ребятню. Порой можно было заметить темный силуэт в окнах на втором этаже — Лидия глядела на город. Изредка Лидия вздрагивала, прислушивалась, и глаза ее начинали мутнеть, но и тут Аннет нашла выход, развесив по дому сотни колокольчиков. Медные, фарфоровые, костяные — они звенели, не переставая, чтобы за бесконечным перезвоном Лидия не могла разобрать долгожданный серебряный звук. Как-то сумеречным вечером Лидия окликнула Аннет и попросила убрать бубенцы из дома:

— Не надо. Теперь точно не надо — врос намертво, больше не услыхать.

— Что? — не поняла Аннет.

— Марточку не услыхать, — выдохнула Лидия, — никогда.

— Куда ж их девать-то? — Аннет жалобно оглядела гостиную. — Разве что выбросить?

— Галерею укрась. Там ветрено, пусто. Пусть себе тренькают. — Лидия зевнула и потянулась к кисету за табаком — теперь она курила постоянно.

На перекладинах, привязанные к длинным шнурам, на рамах и стенах, прибитые гвоздиками, нанизанные на тонкие бечевы от стены к стене, бубенцы превратили галерею в храм, где звонарем служил зябкий норд-ост, а редкими прихожанами были лишь странные гости Лидии Ван-дер-Ваальс.

Утренний сквозняк капризно звякнул серебряной гирляндой, забрался под дверь, ведущую с галереи в хозяйские покои, заставил вдову натянуть побитую молью шаль. Глухой бой городских часов пробился сквозь бархат портьер, и еще… и еще… Лидия покосилась на часы с кукушкой — те опаздывали на полминуты.