Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - Борис Кипнис

Обида и боль ведут его рукой, скрупулезно перечисляет полководец отнятые у него новым уставом права, которыми обладали все командующие армиями, согласно их должности, все те десятилетия, пока он служил. Все те права, которые подчеркивали исключительность их положения, того самого, к которому он так долго стремился, которое он наконец завоевал и которым так недолго пользовался. О, как же это несправедливо! Как обидно ему, поседевшему на ревностной службе, ему, израненному в боях, ему, не знавшему в служении ни единого укора совести, ни единого пятнышка на офицерской чести. Ему осталась лишь одна власть, и он иронично подчеркивает это: власть выйти в отставку по силе Указа о вольности дворянства. Вот оно – подлинное «благовоние» цветов надежды на новое царствование, источавшихся в письмах Хвостова в первые недели.

Через несколько часов все в тот же день, 11 января, Суворов пишет императору:

Герой наш уходит, но оставляет дверь открытой: о прямой отставке речь не идет, он просится в годичный отпуск, а местом выбирает Кобрин, чтобы на всякий случай быть ближе к своим войскам, если вдруг понадобится. Он знает себе цену и все еще немного надеется, что в Петербурге опомнятся в последний момент. Он равняет себя с Фридрихом II, столь почитаемым Павлом, и «решает» сравнение в свою пользу:

Полководец играет словами: император лучше, чем Штейнвер (прусский капитан, перешедший в 1788 г. в русскую службу в Гатчину), офицеров не видывал, а он, Суворов, лучше Фридриха II. Чувства переполняют его, и в тот же день, 12 января, в новом письме к Хвостову фельдмаршал практически обращается к императору:

Он целит в самого самодержца – и не только целит, но и пишет об этом. Какая неосторожность! И это в нашей России, где перлюстрация писем была прямой обязанностью почтмейстеров, а смелое слово – прямой уликой для обвинения.

Его письма и записки к Хвостову только отправились с оказией из Тульчина в Петербург, а оттуда, вздымаемая ледяным вихрем мертвящих перемен, устремилась на юг настоящая лютая метель официальных бумаг, грозящая погрести графа Рымникского под собой. 2 января император шлет рескрипт, требуя распустить штаб и офицеров его причислить к полкам[1690]. Правда, 5 января государь снова зовет его в Москву на коронацию[1691], но уже 13-го любимец Павла I генерал-адъютант Ростопчин шлет официальное письмо о запрещении увольнять офицеров в отпуск без императорского разрешения[1692]. Самодержец, явно недовольный тем, что Суворов нарушает новый устав, в тот же день шлет собственноручный рескрипт с выговором за это и с весьма суровой и недвусмысленной «рекомендацией» строго выполнять приказы и знать свое место:

Стоит ли удивляться, что 19 января император отказывает на просьбу о годичном отпуске[1695]. Через четыре дня он шлет фельдмаршалу новый выговор за несоблюдение устава[1696], а в конце весьма многозначительная фраза:

Обратите внимание, читатель, что в рескрипте уже нет обычного завершения «пребываю вам доброжелательный». Это верный признак глубокого неудовольствия. Прошло три дня, и 26 января, не дожидаясь ответа на предыдущие выговоры, Павел I шлет один за другим два ничего хорошего не предвещающих рескрипта:

Суворова отрешили от должности.