Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914 - 1991 - Эрик Дж. Хобсбаум

* Нобелевская премия но экономике была учреждена в 1969 году и до 1974 года присуждалась экономистам, не поддерживающим политику laisser-faire.

43 О Времена упадка

номики. В любом случае, полагали они, «невидимая рука» свободного рынка, описанная Адамом Смитом, способна гарантировать наивысший прирост «богатства народов» и его наилучшее распределение, с чем категорически не соглашались кейнсианцы. Причем экономика в каждом случае рационализировала идеологическую установку, некий априорный взгляд на человеческое общество. В частности, сторонники неолиберализма недолюбливали социал-демократическую Швецию, этот впечатляющий пример экономического успеха двадцатого века. Но это происходило отнюдь не потому, что данная страна, как и все, в «десятилетия кризиса» столкнулась с трудностями, а из-за того, что знаменитая шведская экономическая модель основывалась на «коллективистских ценностях равенства и солидарности» (Financial Times, 11/11/90). И напротив, британское правительство Маргарет Тэтчер не пользовалось популярностью в левых кругах даже в годы экономического подъема из-за своего асоциального и даже антисоциального эгоизма.

Подобные позиции нельзя было внушить с помощью логических доводов. Давайте предположим, например, что кто-то способен доказать, будто наилучший способ пополнения медицинских запасов крови —приобретение ее по рыночной стоимости. Является ли это аргументом против бесплатной и добровольной донорской системы Великобритании, которую столь красноречиво и убедительно защищал Р. М. Титмус в своем труде «Узы дарения» (Tit-muss, 1970}! Разумеется, нет, и это несмотря на то, что Титмус также показал, что британский способ сбора крови был таким же надежпым и более безопасным, чем коммерческий способ". При равенстве прочих условий для большинства из нас то общество, в котором граждане готовы оказывать бескорыстную (пусть даже символическую) помощь неизвестным соотечественникам, гораздо лучше общества, в котором подобные поступки не практикуются. К примеру, в начале iggo-x итальянская политическая система рухнула под натиском протеста избирателен против повсеместной коррупции не потому, что итальянцы от нее реально страдали — многие жители Италии, может быть даже большинство, от нее только выигрывали,— но из-за морального давления. В лавине этого негодования устояли только те политические партии, которые не были частью системы.

Дело в том, что защитников абсолютной свободы индивида не трогала очевидная социальная несправедливость неограниченного рыночного капитализма, причем даже в тех случаях, когда (как, например, в Бразилии в 198о-е годы) такой капитализм не мог обеспечить экономический рост. В противоположность этому сторонники равенства и социальной справедливости (в том числе и автор этих строк) не преминули воспользоваться тем аргументом, что капиталистическое процветание

·' Это подтвердилось в начале I99O-X, когда в нескольких занади^1х (ио ие бритаиских) нуиктах нереливаиия крови нациеитов заразили вирусом СПИДа.

«Десятилетия кризиса» 437

может основываться и на относительно эгалитарном распределении дохода, как, например, в Японии *. То обстоятельство, что обе стороны переводили свои фундаментальные убеждения в прагматические аргументы, например в различные позиции относительно распределения ресурсов сугубо по рыночным ценам, носит вторичный характер. Прежде всего обе стороны стремились выработать политику, позволяющую преодолеть экономический спад.

В этом отношении сторонники экономического курса «золотой эпохи» не добились особого успеха. Отчасти это было вызвано их политической и идеологической верностью идеалам полной занятости, государства всеобщего благоденствия и послевоенной политики консенсуса. Или, что более верно, их усилия были парализованы взаимоисключающими требованиями капитала и труда, выдвигаемыми в тот период, когда экономический рост «золотой эпохи» уже не позволял прибылям и некоммерческим доходам расти, не мешая друг другу. В 19/о-е—1980-6 годы Швеции, социалистической стране par excellence, с впечатляющим успехом удавалось поддерживать полную занятость через государственное субсидирование промышленности, создание новых рабочих мест и значительное расширение государственного сектора, тем самым еще более расширяя сферу социальных дотаций. Но даже в этом случае такая политика стала возможной только за счет сдерживания жизненных стандартов наемных рабочих, беспримерного налогообложения больших доходов и значительного бюджетного дефицита. Поскольку возврата к эпохе «большого скачка» не последовало, подобные меры могли носить лишь временный характер, и уже с середины 198о-х годов от них начали отказываться. К концу «короткого двадцатого века» так называемая «шведская модель» стала непопулярной даже в собственной стране.

Что еще более важно, эта модель была подорвана начавшейся после 1970 года глобализацией экономики, кслорая отдала правительства всех стран — кроме, возможно, правительства США с их мощной экономической системой—на милость неконтролируемого «мирового рынка». (Нельзя, впрочем, отрицать того, что «рынок» с гораздо большим недоверием относился к левым правительствам, чем к консервативным.) В начале igSo-x даже такая большая и богатая страна, как Франция, в то время руководимая социалистическим правительством, ощутила невозможность поддержки экономики

* Годовой доход наиболее обеснечеии^1х 2о% яноицев в 1980-6 годы только в 4,3 раза превышал годовой доход беднейших 2о%, что является самым низким показателем для индустриально развиг^Iх стран, включая Швецию. Средний показатель для восьми наиболее передовых страи Евросоюза в igSo-e годы был равеи 6, а для США—8,9 (Kidron/Segal, 1991, р. 36—37). Ииаче говоря, в США в 1990 году было дз миллиардера, в Европейском сообществе—59, ие считая еще 33, проживающих в Швейцарии и княжестве Лихтенштейн. В Яноиии таковых насчитывалось 9 (ibid.).

4 3 О Времена упадка

только собственными силами. Уже через два года после блестящей победы Франсуа Миттерана на президентских выборах Франция столкнулась с платежным кризисом, была вынуждена девальвировать франк и отказаться от кейнсианского принципа стимуляции спроса в пользу «жесткой экономии с человеческим лицом».

К концу 198о-х годов стало ясно, что неолибералы также пребывали в растерянности. Им было нетрудно атаковать неэффективность, убыточность и отсутствие гибкости, зачастую скрывавшиеся за экономическим фасадом «золотой эпохи», поскольку все это больше не подкреплялось неуклонным ростом благосостояния, полной занятостью и государственными выплатами. Спектр неолиберальных рецептов, направленных на то, чтобы очистить заржавевший корпус «смешанной экономической системы», был довольно широк. Даже британские левые в конце концов признали, что жесткие и шоковые меры, предложенные правительством Маргарет Тэтчер, были, вероятно, необходимы. Настало время развенчания многих иллюзий относительно выгод регулируемой государством промышленности и государственного администрирования, весьма распространенных в igSo-e годы.

Но заявлений о том, что бизнес—это хорошо, а правительство—плохо (по словам президента Рейгана, «правительство—это не решение, а сама проблема»), было явно недостаточно для формулирования альтернативной экономической политики. Ведь в мире той поры, включая рейгановские Соединенные Штаты, центральные правительства тратили на социальные нужды около четверти, в наиболее развитых странах Европейского союза — около 40% ВНП (UN World