Волшебный корабль - Робин Хобб

Последовало нескончаемое мгновение тишины. Потом бабушка спокойно поинтересовалась:

— Ты что, не понимаешь, что смахиваешь на дешевую шлюху?

— Нет! — объявила Малта во всеуслышание. — Не понимаю! — Червячок сомнения вновь шевельнулся в ней, но она подавила это чувство. — Сервин Трелл вовсе не нашел меня непривлекательной! И это платье, и подкрашенные глаза — последняя столичная мода!..

— Среди проституток. Охотно верю, — продолжала бабушка неумолимо. — И я, кажется, не говорила, что ты «непривлекательна». Только вот не та это привлекательность, к которой приличной женщине следовало бы стремиться.

— Вообще-то… — нерешительно начал было Давад, но бабушка перебила:

— И еще. Здесь тебе не Джамелия. И ты — не потаскуха. Ты — дочь старинной и гордой торговой семьи, в которой не принято вот так выставлять себя напоказ перед людьми… Удивляюсь я, как ты ухитрилась до сих пор этого не понять?

— Тогда… тогда я хочу жить в Джамелии и быть потаскухой! — яростно закричала Малта. — Все лучше, чем с вами здесь задыхаться! Вы меня заставляете одеваться и вести себя, точно я маленькая девочка, а я почти уже взрослая женщина! Я должна быть все время тихая, всегда вежливая… незаметная! А я не хочу!!! Не хочу так расти, не хочу быть как вы с мамой! Я хочу… быть красивой, и веселиться, и чтобы меня замечали, и чтобы мужчины ухаживали за мной и посылали мне цветы и подарки! Не хочу одеваться по прошлогодней моде, да еще делать вид, будто это меня ничуть не волнует!.. Я хочу…

— Вообще-то, — неуклюже вмешался Давад, — примерно такая мода нынче в Джамелии. Этак с прошлого года… Одна из… ммм… Подруг нашего сатрапа появилась на людях в таком же убранстве. В смысле… ммм… уличной женщины. Нет, не на официальном мероприятии, просто на частной вечеринке, хотя и большой. Она желала таким образом заявить о своей… ммм… абсолютной преданности сатрапу и готовности исполнять любую его прихоть. Желала выглядеть и чтобы с ней обращались как с его… — Давад перевел дух. — Я бы нипочем не стал с вами это обсуждать, — заметил он, ужасно стесняясь. — Но это вправду случилось, и… ммм… в последующие несколько месяцев породило, скажем так, эхо в модной одежде. И тени на ушах, и все эти… ммм… доступные разрезы на юбках…

Он залился густой краской и смолк.

— Так вот, — сердито мотнула головой бабушка, — вот до чего докатился наш сатрап! Он не держит обещаний, данных его дедом и отцом… да еще и низводит своих Сердечных Подруг до уровня шлюх, годных только удовлетворять его похоть! А ведь было же время, когда семьи гордились своими дочерьми, удостоенными звания Подруг, ибо это был важный пост при дворе, и от женщины требовалось искусство дипломата и немалая мудрость… Во что же он их теперь превратил? В свой гарем?… Какое безобразие! Ни за что не позволю, чтобы моя внучка таким образом одевалась, даже если подобное и у нас в моду войдет…

— Ты хочешь, чтобы я стала такой же старой и таким же синим чулком, как вы с мамой! — выкрикнула Малта запальчиво. — Чтобы я из ребенка сразу превратилась в старуху! А я не хочу! Я совсем другого хочу!

— Никогда в жизни, — произнесла Кефрия, — я не разговаривала таким образом со своей матерью. И не потерплю, чтобы ты вот так отвечала бабушке. Если…

— Если бы ты ей отвечала, как я, может, тогда бы ты сумела пожить! — заявила Малта. — Но ты не сумела! Спорю на что угодно, ты всегда была серенькой мышкой, тихой и послушной. В один год тебя показали обществу, а на другой уже выдали замуж… как откормленную корову, которую на ярмарке продают! Всего один сезон веселья и танцев — и вот ты уже замужем, чтобы плодить младенцев тому, кто предложит твоим родителям самый выгодный брачный контракт!.. — Старшие потрясенно молчали, и Малта обвела их глазами: — А я этого не хочу, мамочка. Вот. Я хочу пожить в свое удовольствие! Хочу наряжаться! Посещать всякие замечательные места, где весело и красиво! Я не хочу замуж за какого-нибудь причесанного и приглаженного сынка из «приличной купеческой семьи», которого вы мне подберете. Я хочу когда-нибудь поехать в Джамелию, хочу побывать при дворе сатрапа — и не как замужняя дама с целым выводком малышни!!! Я хочу быть свободной! Я хочу…

— По миру ты нас хочешь пустить, вот что, — сказала бабушка негромко. И принялась разливать чай — спокойно, неторопливо. — Только и слышно от тебя: «я хочу», «я хочу». А о нуждах семьи у тебя и мысли не появляется. — И подняла глаза: — Тебе вина или чаю, Давад?

— Чаю, пожалуйста, — отозвался он с благодарностью. — Ты уж извини, мне особо засиживаться некогда. Надо успеть хотя бы к Представлению Подношений. Мне ведь, вы знаете, за себя там выставить некого… И еще госпожа Винтальи, кажется, со мной хотела переговорить. Вас-то они, конечно, не ждут в этом году из-за траура…

И он неловко умолк.

— Твой чай, — улыбнулась бабушка. И посмотрела на Нану: — Нана, милая… Очень не хочется тебя об этом просить, но ты не уложишь Малту в постель? Да проследи, чтобы прежде она вымылась хорошенько. Ты уж прости, что приходится к тебе обращаться…

— Не беспокойся, госпожа моя. Я тебе всегда рада услужить.

Вот это было верно. Сколько помнила ее Малта, Нана была крупной, сильной — и совершенно неумолимой. Она схватила ее за руку и потащила из комнаты. Малта пошла не сопротивляясь — не потому, что ее сломили, а просто чтобы сохранить остатки достоинства. Она вытерпела, пока Нана раздевала ее, и сама забралась в горячую ванну, которую Нана ей приготовила. Она вообще этой противной властной няньке не сказала ни слова — хотя та беспрерывно зундела у нее над ухом, вновь и вновь повторяя, как ей, Малте, надо бы постыдиться.

«А мне совсем даже и не стыдно! Ну вот нисколечко! — упрямо твердила про себя Малта. — И ничуть я вас не боюсь! Вот вернется папа, придется тебе, мамочка, и тебе, бабушка, ему отвечать за все, что вы тут со мной сделали!»

Мечты о страшной мести согревали душу и помогали терпеть. И еще… воспоминание о взгляде Сервина Трелла и о той сладостной дрожи, которую она при этом ощутила. Сервин, по крайней мере, отныне знал, что она больше уже не дитя!

— Сильно болит?

— А ты можешь чувствовать боль?

— Ну, не так, как вы, люди, но…

— Тогда зачем спрашиваешь? Что бы я ни ответил, для тебя это все равно будет лишено смысла.

Последовало долгое молчание… Проказница сложила руки под грудью и смотрела прямо перед собой, пытаясь справиться с нарастающим отчаянием и горем. Их с Уинтроу отношения не улучшались. Со времени злополучной стоянки в Крессе он затаил обиду и с каждым днем все более отдалялся и отгораживался от нее. Общение, предназначенное доставлять радость им обоим, становилось пыткой.

Северный ветер подгонял судно на юг, в теплые края. Погода стояла отменная… но больше ничего хорошего в жизни не наблюдалось. Команда ополчилась на Уинтроу — а стало быть, и на нее. Проказница прислушивалась к разговорам матросов и в общих чертах представляла себе, что случилось на берегу. Знала она и то, что Уинтроу был по-прежнему убежден: он поступил правильно. И мудрость трех поколений Вестритов, накопленная в ее памяти, говорила Проказнице, что дедушка Уинтроу наверняка согласился бы с внуком… А он, глупенький, расстраивался из-за таких мелочей, как осуждение команды, дружно провозгласившей его трусом. Из-за того, что отец, похоже, разделял мнение матросов…