Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

– Сыр есть, рыба сушеная, сушеный виноград, чернослив, груши, – Бергтора задумалась. – Или сделать слоеные пирожки с орехами и медом, подсластить бедняжке неволю?

На последнее, Горм кивнул, секачом отхватил ломоть ржаного хлеба от краюхи, лежавшей на столе, положил на него кусок кем-то уже нарезанной медвежьей буженины, привезенной с материка (на Килее медведей отроду не было), и, жуя, пошел наверх в покои, где его ждали Кнур и Щеня, надо надеяться, уже перекусившие – зряшная затея держать совет натощак. Самого ярла по пути с корабля задержал Хаддинг дроттар, настаивавший на срочной необходимости обновить развешанных еще Биргиром на зубцах стены покойников, за утратой последними товарного вида и богоугодности. Горму удалось перенаправить пыл молодого служителя Одина в менее разорительном направлении, поделившись с Хаддингом соображением, что на новой проездной башне очень к месту оказался бы отлитый из бронзы и установленный над воротами во славу Высокого, например, восьминогий конь Слейпнир. Дроттар отправился в нижний город искать Вегарда Костыля, а ярл в сопровождении Родульфа пошел в замок, заранее удрученный следующим делом, которое нужно было разрешить. Скальд-сквернословец, поднимавшийся по ступеням чуть позади, смачно чавкал – он последовал примеру своего предводителя в отношении буженины, но положил медвежатину на кусок сыра вместо хлеба, для полноты ощущений макнув угощение в сметану.

Щеня мерял двухцветные камни пола шагами. Его щеки и уши были красны, свидетельствуя об охватившем знахаря волнении. Помимо жреца и кузнеца, в покое присутствовали, неожиданно для Горма, винландские шаманы, Ингимунд, и сидевшая в кресле Тира с правой рукой в лубке из глины, полос вязовой коры, и холста. Ярл уставился на пленницу. Встретив его взгляд, анасса сказала на не вполне уверенном танском:

– Ваш закон дает воину право…

– Воину? – усомнился Кнур.

– Пепяка… – прожевав, Родульф учтиво размазал тыльной стороной руки сметану, стекавшую по бороде, и поклонился Тире. – Десятка три наших Тира дротнинг своей рукой уложила, если не больше.

– Дева-щитоносица. В правах равна воину, – подтвердил Ингимунд.

– Переведи, – обратилась анасса к скальду и перешла на этлавагрский, одновременно певучий и шипящий.

В ее устах, он звучал очень красиво. Горм поймал себя на том, что в переливах речи девы он разбирает некоторые слова, похожие на язык Вёрдрагнефы.

– Воин имеет право знать, какой пытке его обрекают, – дрогнув голосом, сказал Родульф.

– Воин. Имеет право, – подтвердил лолландец.

– Помните, что я сказал? – Щеня, у которого только что пар из ушей не шел от возмущения, указал в направлении ворот замка. – «Лучше голову сложить, чем страху навьему служить?» Вот уже докуда дослужились – отроковиц пытаем!

– Стойстой, – Неррет просительно развел руками, его лицо приняло растерянно-барсучье выражение.

Ученик шамана задал учителю пространный вопрос.

– Амактуукнерретуунерк спрашивает, за кого пойдет замуж Тирадротнинг, за Гормярла или за Йормунреконунга, и почему в ее племени нет шамана нанести нужные узоры? – Саппивок явно разделял недоумение ученика. – Правда, почему? Стойстой!

Глаза шамана, обычно не шире щелочек, вдруг округлились.

– Йормунреконунг хочет, чтоб мы сделали неправильные узоры! Чужого племени! Плохое дело, плохое!

– Давайте подумаем, – сказал Кнур. – Поди, вместе сообразим, как без пыток обойтись?

– Тороливо мне предложил яда, – поделилась пленница.

– И без яда, – дополнил кузнец. – Да чтоб Йормунрека провести. Как у него вообще на такую красу рука поднялась?

– Может, рука только и поднялась? – выпалил Родульф и осекся, прикрыв рот ладонью.

Обнаружив на руке сметану, скальд принялся ее слизывать.

– Сказать, мол, замучили, умерла, – продолжил Кнур. – Тело подменить, а деву переправить – хоть в Винланд к Гормовой родне.

– Вранье выйдет, да и вмиг раскроется. Если бежать, так сразу всем, – с кислым лицом процедил Горм.

– Изгнание? Нет, – Тира встряхнула кудряшками, каким-то образом передав этим движением полную необратимость отказа.

– Так ты одну уже в Энгульсей сплавил? – кузнец не сдавался.

– Там другое дело, – сказал Горм. – Первое, никакие клятвы нарушены не были. Второе, Гутасвента, хоть и родня ярла, конунгу была не важнее оброненного слова. Ему смертный как бонду шушпанчик полевой, или обычному ярлу как… как раз коза. А ты, Тира, его как-то заставила с собой на равных считаться, так что он расправу будет месяцами смаковать. Дроттара к нам приставил, думаешь, зачем? Ему доносы про пытки писать.

– Бирь сказал: «Не ври и не делай того, что тебе противно,» – Щеня перестал шагать из угла в угол, встав перед Гормом. – Йормунрек хочет, чтоб ты выбрал между мерзостью и клятвопреступлением. Так он сразу и узницу замучает, и над тобой заодно поглумится.

Горм долго молчал. Вынув из ножен в голенище сакс, он несколько раз подкинул тяжелый нож в воздух, ловя его за лезвие.

– Есть еще возможность, – наконец сказал он. – Путь, примерно как рёсту пройти по мосту шириной вот с этот обух. Если Саппивок и Неррет смогут, а Тира согласится. Ей… Ей путь будет не как по обуху, а как по острию. Босиком. Слушайте.

– Вернулся прелагатай к воеводе и поведал ему так: «Вечером они ничего не делают, в корчму с зернию и девками поедут, вино пьют всякое, а вот насчет и так далее, они не могут, они – кузнец с гутанского подворья[160].»

Ватажники заржали, глядя на Реккимера. Тот, на вид безучастный, сидел на облучке, поникнув головой и спрятав одну руку за полой свиты. Гуннбьорн знал, что гутан шарит пальцами по рукоятям метательных ножей, торчащим из кожаной сбруи, наискось пересекающей его туловище под черным одеянием. В попытке разрядить обстановку, Гуннбьорн поднял в воздух Беркутов чертеж:

– Где-то здесь сворачивать!

– Ты это уже последние пятьдесят поприщ говоришь, – укорил его Ускучея, вместе с отрядом легкой конницы сопровождавший кузнецов от Куврата.

По поводу действительных причин, по которым носатый степняк с чудны́м именем и его ватага вызвались идти с поездом из Альдейгьи на восток, у Гуннбьорна имелись нешуточные сомнения, крепнувшие с каждым новым шагом запряженных в телегу лосей по тронутой снежком дороге. Вся беда была в том, что других провожатых на последнюю часть пути не сыскалось. Часть наемников, обычно зарабатывавших охраной торговых поездов на юг, подалась на север, сопровождая беженцев из Этлавагра, что побогаче. Некоторые обратились из стражей в охотников на рабов, пользуясь безвластием в южном государстве. Наконец, изрядное число сидело по корчмам, пило в три хайла, и рассказывало жуть про товарищей, с чьих костей неведомая напасть соскребла всю плоть, при этом оставив кожу невредимой, про медведей с глазами, как пары черных блестящих камней, выходящих из леса, растлевающих отроков обоих полов, и после непредставимо похабных соитий их сжирающих, про покинутые деревни, где не осталось ни живой души, ни мертвой, а на накрытых столах порастают грибами и плесенью остатки несъеденной последней вечери, и так далее.