Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

– Тайну?

– Смотри!

Землепроходец нарисовал галочку.

– Это что?

– Один!

– Теперь смотри! – под галочкой, Ушкуй добавил прочерк. – Что получилось?

– Баклан над морем?

Шкипер Пря́мого рассмеялся.

– Сколько углов у прочерка?

– Нисколько?

– Верно, и он обозначает ничто! Эту тайну мало кто знает, слушай сейчас внимательно. Единичка, а под ней нисколько, это значит одна дюжина и нисколько единиц.

– А так что выйдет? – Букан добавил прочерк под семеркой.

– Семь дюжин. А это что? – Ушкуй нарисовал еще один прямоугольник под четверкой.

– Четыре дюжины и четыре?

– Опять верно. А почему это такая тайна?

– Потому что сухопутные крысы…

Букан засмеялся.

– Сухопутные крысы, они записывают числа рунами. Назови первые шесть.

– Вещь, ушкуй, терн, аз, разлука, костер.

– Разлука, – печально повторил напугай, до того дремавший, сидя на украшавшем южную стену черепе большерогого оленя.

Исполинские рога, каждый с десятью отростками, занимали все пространство от угла до угла. Олень был добыт Лютом где-то на полпути в квены.

– Хотят написать «четыре,» пишут четвертую руну, а над ней ставят закорючку, чтоб знать, что это число. Так до руны «нужда.» С руны «иней» счет идет на десятки, так что «береза» – это восемьдесят. А последние четыре – это сотни. А дальше добавляют кружочки, черточки, и так далее, – Ушкуй нарисовал руну «Вещь» и обвел ее кружком из точек. – Вот, сто тысяч. Но главное, они не понимают, что нисколько – это тоже число.

– А почему сухопутные крысы считают на десятки, а мы на дюжины?

– Сынок, они все по пальцам считают, – шкипер скосил глаза, свесил из одного угла рта язык, и принялся загибать пальцы.

– Крысы, – неодобрительно изрек напугай.

– Десять делится только на пять, – Ушкуй помахал пятерней. – и на два.

Шкипер развел руками и продолжил:

– А на что делится дюжина?

Букан задумался.

– Погоди, мы «делится» с тобой еще не делали, – вспомнил землепроходец. – Но морской счет ведется на дюжины потому, что с дюжинами удобнее управляться.

– А всегда ушкуйники считали на дюжины, а крысы на десятки?

Тут пришел Ушкуев черед задуматься.

– Сказать тебе правду, сыну, не знаю. Может, и не всегда. До сумерек богов, все сильно по-другому было. Взять хоть дятлов.

– Дять хоть взятлов, – переделал Букан и развеселился. – Пошли в снежки играть?

Внизу послышались шаги. Землепроходец думал вслух:

– Сейчас дятлы летят стаей. Встретится на пути тур, носорог, или слон – задолбят, а потом ждут, пока в трупе опарыши заведутся, и их клюют. Почему сразу не едят? Клювы у них чуть-чуть загнуты, не как у ястребов или воронов, неудобно мясо драть. До великой зимы, может, жуков да личинок из-под коры добывали, а как деревья перестали расти, к новому корму приспособились, да не до конца еще?

– Что за дурь ты моему внуку рассказываешь? – Лют, поднявшись в гридню, коротко рассмеялся. – Я тебе в простоте моей про многое верю, даже про лошадей в полоску в южной земле и про зайца, у которого еще один заяц в сумке на животе сидит, но чтоб дятлы деревья долбили, это уж слишком!

Наволокский воевода подхватил на руки бросившегося к нему Букана.

– Я тебе, Буканушко, гостинцы привез, жемки писаные островские, да потешные виды из Альдейгьи, – опустив внука на пол, дед мотнул головой в сторону Новожеи, показавшейся на лестнице с корзиной пряников и свитком из нескольких листов недавно пришедшего из доней изобретения, называемого бумагой.

В донях, правда, бумагу делали из растрепанных на отдельные нити льняных и конопляных тряпок, а в Альдейгье, какой-то Яросветов жрец вмиг догадался, что с тем же успехом, но гораздо дешевле, листы можно сработать из растительных волокон, уже нужным образом размягченных и обильно присутствовавших в слоновьем помете. Сырье придавало бумаге желтоватый цвет, но даже особенно не выделялось запахом. Учитывая любовь венедов к письменному слову и слонам, семя (полупереваренное слоном) нововведения не могло пасть на более благодатную почву – месяца не прошло, как бумажные производства появились в Острове и в Альдейгье, по соседству со слоновниками.

– Лубки! – Букан развернул свиток.

На первом листе было оттиснутое сажей с резной липовой доски и затем вручную раскрашенное изображение, как гласила пояснительная надпись, «балия с завечерней земли и дельфимонов.» Под последними, скорее всего, имелись в виду полуручные косатки Инну, поскольку черно-белые животные тащили балию из ярко размалеванного в синий цвет моря рыбу. Художник, увы, явно никогда не встречался ни с настоящей косаткой, ни даже с дельфином, вследствие чего «дельфимоны» были похожи на длинномордых и длиннохвостых собак с перепончатыми лапами. Последнее не исключало и Саппивока с его выдрой как возможных нечаянных виновников путаницы.

Выражение лица воеводы сменилось с непривычно-умиленного на каждодневно-свирепое, когда он обратил взгляд на зятя:

– Собирайся. Птахе я уж сказал – в Альдейгью едем. Селимир зовет.

– Селимир зовет – что, беда какая? – шкипер насторожился. – Йормунрек снова на север подался?

– Селимирова внучка на сносях! – Лют взглянул на Ушкуя еще свирепее.

– А я здесь причем?

– Ты родня! За шурина твоего Смеяна-то пойдет! – Лют не выдержал и хрюкнул от смеха. – Беркут мух не ловит, с самим посадником породнимся. И вот еще что…

Воевода запустил руку за полу крытой шубы, извлек на свет кошель, и вытащил из него свиток – не берестяной и не бумажный, а веленевый с восковой печаткой.

– Что-то из-под тебя надо Быляте…

Указывая на непонятное место в следующем лубке, Букан спросил:

– Дедушка, а что такое «жепь ебрило?»

Исполненный чувства собственной важности, Хлифхунд продолжал:

– Маленькие морковочки, не больше, чем три вершка, недолго повари в воде с оливковым маслом, чтоб чуть размягчились, потом добавь к несладкой пшенной каше, слегка присоли, и смешай с бараньей похлебкой.

– И когда ярлу это подавать? – справилась Бергтора.

– Вечером, только не мне, а пёсикам, – объяснил Горм, незамеченным проникший в кухню скиллеборгского замка. – Хотя и я бы не отказался.

– Из этого барана с достатком выйдет, – решила повариха. – Хватит пёсикам, тебе, хозяин, и домовым карлам на ужин. Эй, Ингун, ставь пшено вариться!

– Погоди, еще что-нибудь пожрать есть? – вдруг вспомнил ярл. – Килейское, или, еще лучше, этлавагрское, а то я не уверен, что Тира Осфосдоттир станет есть на ужин то же, что и собаки.