Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

Я хотя и знаю, что тот жопник Ревун за мной никогда не придет, это не значит, что за мной не попробует прийти Джоси Уэйлс. Ты, кстати, никогда не встречал этого деятеля? Нет? Ну ты даешь: рассказывать о мирном процессе и при этом ни разу не повстречать… Ладно, не будем. Что на уме у этого человека, я не знал, поэтому начал кучковаться с «Иерархией донов». Всё просто: «Шторм-группа», над которой Джоси Уэйлс, – это Копенгаген, а «Иерархия донов» – это Восемь Проулков. Ну, а коли я с Восемью Проулками с того самого дня, как снесли Балаклаву, куда я еще мог пойти? Нет, солнце, политические войны со сменой поля боя не заканчиваются. Я был вынужден примкнуть из соображений безопасности, им же нужны были мозги: их недоумкам даже не хватало ума отслеживать, кто торгует на какой улице, а где тебя может подстрелить Юби со своей бандой.

Нет проблем, бро, меняй свою кассету.

Хотя попробуй назови так «Шторм-группу» при Юби или даже Джоси Уэйлсе. Ради одного человека, которого нужно завалить, они готовы смести целый ряд зрителей в кинозале; но в них, по крайней мере, есть какая-то стильность. Во всяком случае, она есть в Юби. Или он просто умеет носить шелк и не выглядеть при этом сутенером… Но моя бригада? Вот уж одарил Господь: сплошная срань, ниггер на ниггере. Однажды у нас был случай: до шефа дошло, что один крендель из Джемдауна, обосновавшийся в Филадельфии, получил крупную партейку «травы», но, хотя сам он относился к Копенгагену, крыши «Шторм-группы» над собой не имел: думал по дурости, что она ему не нужна. И вот шеф посылает нас к нему в Филадельфию.

Тот крендель был настолько не готов к визиту, что мы просто вошли к нему в дом: он даже дверь не запер. А вел себя совсем не как делец, закурковавший крупную партейку. Помнится, я сказал «Иерархии донов», что если эта нычка для Юби, то не миновать еще одной войны как минимум в одном из пяти районов. Но доны пребывали в уверенности, что этот крендель ни к кому не привязан, а просто шел, запнулся и упал на тюк «травы». В общем, завидев нас, за стволом крендель побежал наверх, поскольку при себе ствола у него не оказалось. Дурак конченый. Я втихую спросил себя: «Это что еще за опездрух?» Даже усомнился, в тот ли дом направили меня доны, уж очень бестолково вел себя этот парень, как будто ничего ценного у него в доме и нет. А долболоб, что был со мной, сказал, что он это, может, спецом так себя ведет: мол, нету у меня ничего, я чист, идите себе с богом. Вынужден признать: в этом действительно была логика. Тогда мы этого кренделя связываем и начинаем потихоньку поколачивать и внушать: «Лучше говори, где нычка. Все равно найдем, а тебе только хуже будет». Не успели мы сказать, насколько будет хуже, как тот долболоб хрясь его пистолетной рукояткой прямо по рту. «Эй, ты чего?» – спрашиваю я долболоба, а он в ответ только лыбится, как идиот. «Как он нам расскажет, тормоз, если ты его хреначишь как раз по тому месту, из которого ему говорить?» – выговариваю я ему, и он затыкается, но вначале меряет меня тупым взглядом, будто я его испугаюсь.

Если б она не завопила, мы б и не узнали, что у этого типа есть жена. Она пыталась убежать, но с младенцем на руках далеко не убежишь. Мы силком усадили ее на стул, и вот я держу ее младенца, потому что тот долболоб хотел просто кинуть его на холодный пол. Я еще трижды спрашивал того кренделя, где у него нычка с «травой», и он трижды отвечал, что ее у него нет. Понятно, что врал. Да и кто б на его месте сказал правду? После этого ставки пока не поднимались. А надо сказать, что все это время долболоб поглядывал на его жену и хватался себе за ширинку. Вот он ногой поднял ей юбку и увидал зеленые трусы. «Зеленые? – спросил он. – А почему не розовые?» Я уже подустал и от этого дома, и от кренделя, и от его жены, и от заснувшего у меня на руках чада, но еще больше от долболоба. И тут тот говорит: «Эй, малый, постой пока здесь, а я эту манду по-быстрому вздрючу, понял?» Не успел я что-то сказать, как он уже скинул штаны и сквозь трусы стал обжимать свой хер. «Ты не из тех пиндосовских сук, что сосут? Только как будешь сосать, не вздумай сделать, чтобы я кончил раньше, чем тебе вставлю. Смотри у меня, без фокусов».

– Сильничать ты ее не будешь, – говорю я долболобу.

– А ты чё, меня остановишь, что ли? А?

Говорит так, будто бросает мне перчатку. А я думаю: «Блин, этот долболоб хочет изнасиловать бедную девку прямо перед ее собственным ребенком, а я ничего и поделать не могу, потому как все, от машины до отеля, записано на имя долболоба». И вот он ей тычет в морду, а она вскрикивает.

– Что ты, бомбоклат, вытворяешь?

– Ничего. Учу эту суку, что молчание – золото. – Он снимает с себя трусы и говорит: – А ну расшеперивай ноги и открывай дырку, а то я сам тебя расстелю.

Та ревет и смотрит то на меня, то на младенца.

– Бро, одень обратно штаны.

– Пошел нах. Одену, когда хер обвиснет.

– Ты что, думаешь бабу сильничать прямо перед ее мужем?

– Пусть смотрит и учится, как с бабой нужно обходиться.

– Бро, еще раз говорю: сильничать нельзя.

Тут он целит ствол в меня.

– Заткнись, – говорит.

Она спрашивает, есть ли у него с собой гондоны, а он отвечает:

– Гондоны задуманы, чтобы изводить на корню черных. Да к тому же с резиной ощущение не то.

Я смотрю, как он пинком раздвигает ей ноги, а крендель смотрит на меня, а я – на младенца. «Они в подвале за полкой, – говорит он, – но только у меня всего пять мешков». Кажется, после этого добавляет еще и «пожалуйста». Тут его жена ойкает, потому что долболоб сжал ей груди. Затем он пихнул ее на пол.

– Бро…

– Пшел нах, я сказал.

– Ты идиот? Берем «траву» и уходим. Полицию он вызвать не сможет. Но если ты ее отделаешь, то фараоны нас нагонят, не успеем мы даже выехать за пределы штата.

– Тогда мы их прикончим.

Вот так и говорит. Вообще-то мне ничего не стоит перестрелять целый бордель, но я не могу хладнокровно убить оступившуюся семью, решившую по недомыслию заняться наркотой.

– Дурень, ты сколько раз сидел?

– Кого ты дурнем назвал?

– Еще раз спрашиваю: сколько раз в тюряге сидел, бомбоклат?

– Один, и обратно туда не собираюсь.

– А вот сядешь, если тебя возьмут за изнасилование. А если убьешь ее, то сядешь за убийство. Ты, наверное, не обратил внимания, но из нас двоих только один в перчатках, и это, бомбоклат, не ты.

Он смотрит на меня так, будто я завел его в ловушку, но винить в тупости ему приходится только себя. Особенно учитывая, как он всю поездку топырился, как дон из донов.

– В общем, давай натягивай штаны и марш за «травой».

Он спускается в подвал и возвращается с мешками, каждый размером с котомку, но их только четыре. На этот раз я сам луплю того кренделя рукояткой ствола. И говорю ему:

– Будешь мне врать – уйду из этой комнаты и оставлю этого мавра делать с твоей женой все, что он захочет.