Генри Миллер - Александр Ливергант

Он тоже хочет быть ее мужем, хотя друзья единодушно отговаривают его от этого опрометчивого шага, они-то видят, с кем Генри имеет дело. Но любовь слепа, да и поступки Миллер всю жизнь совершает по большей части опрометчивые, и этот — далеко не последний. На Джун он женился бы завтра — вот только как быть с Беатрис? Тем более с Барбарой? Делает «ход конем»: признается Беатрис, что любит другую, о чем, впрочем, жене давно известно. Поначалу она приходит от столь неожиданного и чистосердечного признания в бешенство, отпускает, когда видит, как он перед встречей с возлюбленной красуется перед зеркалом, колкие замечания вроде: «Ну что, опять собираешься на свидание со своей шлюшкой?» Но, по здравом размышлении, меняет тактику, решив, по-видимому, что лучше жить вовсе без мужа, чем с таким, как Миллер. Объявляет Генри, что уезжает, причем далеко и надолго, через пару дней неожиданно возвращается и, прихватив с улицы двух свидетелей, врывается в квартиру в предрассветный час — самый неподходящий (для Джун и Генри) и самый подходящий для бракоразводного процесса. Нехитрый план удается: свидетели подтверждают наличие промискуитета, неверный муж захвачен врасплох и вместе со «своей шлюшкой» выброшен из дома. Бракоразводный процесс длится несколько минут: отныне Генри свободен, вот только свобода обходится недешево: суд вменяет в обязанность нарушившему брачные узы еженедельно платить за дочь алименты в размере 25 долларов — сумма для Миллера неподъемная.

Зато теперь можно и под венец, и 1 июня 1924 года жених с невестой, предварительно договорившись с друзьями, что они приедут и будут свидетелями, отправляются для заключения матримониального союза в городок Хобокен, находящийся на противоположном от Нью-Йорка берегу Гудзона, в штате Нью-Джерси. Джун, как и полагается прирожденной актрисе, по дороге закатывает истерику, талантливо разыгрывает целый клубок эмоций: мучительные сомнения, разочарование, ревность, обиду: «Зачем я тебе нужна?! Нет, ты не хочешь на мне жениться! Это я тебя заставила!» От избытка чувств несколько раз порывается выбежать из вагона. Вдобавок свидетели, сочтя, вероятно, что Джун и Генри их разыгрывают, не являются, и приходится дать мзду первым встречным, дабы они скрепили своей подписью нерушимые узы брака. Брака номер два.

Миллер счастлив. И это при том, что чадолюбивый отец вправе видеться с любимой дочерью лишь по воскресеньям. И это при том, что и с любимой женой он проводит вместе не больше двух-трех часов в день: днем работает он, ночью — Джун; весь же день молодая жена сидит дома, «на охоту» выходит под вечер, возвращается лишь под утро. И это при том, что жить приходится не в королевских покоях. Одно время молодожены снимают неказистую комнатушку в Бронксе, в доме некоего доктора Луттингера, специализирующегося на подпольных абортах. Абортарий кишит не только заложниками несчастной любви, но и тараканами, и Джун и Генри именуют свое пристанище «Кокроуч-холл» — «Тараканником»; в «Сексусе» Миллер назовет эту квартиру «Тараканьим залом».

Джун продолжает строить из себя жертву и страдалицу: несколько раз уходит от мужа, шантажирует его, пытается — разумеется, у него на глазах — покончить с собой. Но ведет и совсем другую, так сказать, «сердобольную» линию. Искренне сочувствует любимому человеку, «неудачнику в полном смысле этого слова», который в свои 33 года «торчит на самой нижней ступеньке лестницы». Видит, как он страдает, лишившись возможности встречаться с дочерью, и заявляет, что готова Барбару взять. И во всем мужа поддерживать. «У него всегда буду я, — убеждает она с пеной у рта свекра и свекровь во время семейных ужинов. — И я не допущу, чтобы он страдал или голодал. Я верю в него и буду верить!» И зарабатывать на жизнь готова тоже. «Мне будет приятнее приходить домой и заставать тебя за машинкой», — уверяет Мона рассказчика в «Сексусе». Только бы Миллер мог писать: «Почему ты не пробуешь писать? Ты должен стать великим писателем — для меня!»

Зарабатывать на жизнь, правда, можно по-разному; зарплата Джун прямо пропорциональна количеству заказанного постояльцами питейных клубов спиртного. И это еще полбеды. Напившись, они обычно начинают к ней приставать (Джун этого не скрывает), порываются проводить до дома, нередко рвутся спьяну в брачное гнездышко. Среди ее ухажеров публика самая разная: есть пьяный сброд, но есть и люди «культурные»: издатели, шахматисты, художники, музыканты, попадаются и банкиры — не ровен час отобьет какой-нибудь толстосум! Все это Миллеру понравиться никак не может. С другой стороны, он тронут: к столь бережному отношению к своему призванию он не привык: и мать, и Полин, тем более Беатрис, единодушно настаивали, чтобы он работал; занятие литературой, с их точки зрения, — пустая трата времени. Луиза Мари отказывается понимать, как это «муж ничего не делает», и на семейных обедах в присутствии Джун пытается образумить 35-летнего тунеядца: «Ты должен работать, а не валять дурака!»

И Генри честно пытается найти работу: деньги нужны как никогда: жену — если ей верить — из театра уволили, а живут они уже не в «Тараканнике», а в престижном районе непрестижного Бруклина Коламбия-Хайтс, в большой квартире, за которую платят, страшно сказать, 90 долларов в месяц. И не платят, а платит — Джун. Впрочем, в одном доме надолго не задерживаются: Джун подрабатывает в различных клубах и питейных заведениях. Из «Какаду» перебирается в «Римскую таверну», из «Таверны» в «Пряности», из «Пряностей» в «Катакомбу». И супруги постоянно переезжают, чтобы жить поближе к ее работе. Джун по-прежнему против того, чтобы на жизнь зарабатывал муж. Стоит Генри отправиться на поиски работы или сесть за пишущую машинку, как она обвиняет супруга в упрямстве, эгоизме: «Только о себе и думаешь!» Джун не угодишь: с одной стороны, она хочет, чтобы он писал, готова ради этого работать за двоих; с другой же — когда видит его за машинкой, недовольна, ревнует мужа к музе: «Я для тебя на последнем месте! Главное для тебя литература, а не я!» В начале 1926 года Миллер находит работу в заштатной газетенке на Лонг-Айленде, и Джун, хотя деньги нужны позарез, устраивает ему скандал, угрожает: «Ты пожалеешь, что уходишь на работу и бросаешь меня дома одну. Я за себя не отвечаю!» И Миллеру пришлось из газеты уйти: стоило ему отправиться утром в редакцию, как Джун, верная своему слову, назначила свидание давно увивавшемуся за ней испанскому эстрадному певцу — писаному красавчику.

Осуществляют молодожены и «совместные проекты». Разыгрывают перед богатыми членами клубов спектакли: Генри исполняет роль богемного, но разорившегося литератора, Эмиль Шнеллок — бедствующего голливудского художника, Джун — гризетки. Все трое играют вполне правдоподобно — перевоплощаться особой нужды нет. Цель спектакля — разжалобить клиента, для чего пригождаются, вдобавок к собственным напастям, и умирающий в больнице близкий друг, и плачущие по лавкам дети; и друг и дети, разумеется, — за сценой. Ставит изобретательная Джун и «моноспектакли», рассчитанные на двух «актеров», на себя и на Генри. Например такой. Приводит домой поклонника, а по дороге «раскручивает» его на выпивку и дорогие закуски. Тут «нежданно-негаданно» появляется Генри.

Джун: Ба! Кто это к нам пожаловал? Да это ж Вэл Миллер, писатель!

Миллер (подыгрывает): А я как раз мимо проходил, дай, думаю, зайду…