Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом - Alexandra Catherine

— Не убирайте, я надену это, — спокойно сказала Альжбета, и служанка молча отдала ей бежевое платье с рукавами в три четверти. Серые глаза задержались на груди учительницы, где висела цепочка с красивым кольцом.

— Я вам ещё нужна? — недовольно вопросила Лейлин.

— Нет, благодарю, можете идти.

Служанка едва слышно цокнула и покинула мансарду. Альжбета спустилась вниз и вошла в помещение, по размерам напоминающее зал. Длинный стол со множеством стульев тянулся от самого входа и до окна. Слуги суетились, наполняя тарелки едой, ставя на стол кувшины с вином, подавая зажаренного поросенка и другие яства.

Сев за стол вместе со всеми остальными, Альжбета осознала, что за нею будут внимательно наблюдать. Девушка выпрямила плечи, высоко подняла голову, показывая свою стройную шею, и начала есть так, будто находилась на приеме у короля Карнеоласа — столовые приборы в Кабрии мало отличались от приборов в нелейском дворце, и девушка смогла показать, что она не дикарка из загадочных восточных земель, а весьма приличная барышня, которая могла обучить Мэйду не только музыке, но и хорошим манерам.

Увидев, с каким достоинством держится будущий учитель Мэйды, супруги Вайнхольд переглянулись и приободрились. Преподобный Майахоф молча гордился своей подопечной, а господин Бернхард внимательно следил за каждым движением Альжбеты, и девушке стало страшно.

Не выдержав, Ганс Вайнхольд сказал:

— Боюсь, вам, миррина Альжбета, придётся поучить Мэйду не только музыке, но и манерам.

— Обещаю, что научу её всему, что умею сама, — любезно отозвалась та, приметив, что госпожа Вайнхольд сама сконфузилась оттого что ела с куда меньшим изяществом.

— И никакой солдат вас здесь не обидит! — громко возвестила Мэйда, от чего у Альжбеты вся душа сжалась страхом — она тотчас вспомнила, что делали с нею подельники Маркуса.

— Мэйда! — осадил её господин Вайнхольд. — Мы же просили тебя!

Девочка смутилась и виновато поглядела на своего нового учителя, Альжбета же попыталась справиться со своим ужасом. Адлар Бернхард поглядел на Мэйду так строго, что девочка покраснела еще ярче.

Единственное, к чему была приучена Мэйда Вайнхольд, — лень и праздность. Однажды девочка уже начинала учиться музыке, но бросила. Затем она занялась написанием стихов, но бросила и это. Теперь же она снова решила заняться музыкой, ещё и танцами, ибо София Ландман занималась музыкой и танцами, а некий Гюнтер — избалованный мальчишка из одной богатой аннабской семьи, любил музыку и танцы. Мэйда считала Софию своей главной соперницей, поэтому мечтала обскакать её и пленить Гюнтера своими талантами.

Мэйда не была глупой девочкой. У нее был пытливый и цепкий ум, ей лишь не хватало усидчивости, и Альжбета сделала себе особую тетрадь, где записывала все ошибки и недостатки Мэйды.

В университете Ишмерай с радостью бралась читать лекции младшим студентам, если просил тот или иной профессор, и делала это не единожды, но здесь все было иным — даже язык.

Через несколько дней преподобный Майахоф засобирался обратно в свою деревню. Приехав к Вайнхольдам рано утром, он недолго побеседовал с хозяевами и, перед тем как сесть в карету и укатить, вышел с Альжбетой в сад, и они долго беседовали. Девушка не уставала повторять, как она благодарна ему за помощь, священник же умолял ее не печалиться — скоро он обязательно приедет повидаться.

— Вы подарили мне жизнь, Дер Майахоф, — тихо произнесла Альжбета. — Я никогда не забуду этого. И всегда буду молиться о вас.

— А я буду молиться о том, чтобы у тебя, моя дорогая девочка, всё было хорошо, — ответил он.

Господин Бернхард нечасто заглядывал к Вайнхольдам, но каждый раз, как становился их гостем, подолгу беседовал с Альжбетой в доме или в саду, неизменно спрашивая, нравится ли ей у Вайнхольдов, хорошо ли они относятся к ней, не нуждается ли она в чём. Альжбета неизменно отвечала, что её всё устраивает, и никто её не обижает. Когда же она пожелала вернуть господину Бернхарду деньги, из которых она не потратила ни монеты, он попытался объяснить ей, что они ей понадобятся и что они подарены от всего сердца. Но когда девушка продолжила настаивать на своём, господин Бернхард неожиданно похолодел, посуровел и жёстко сказал ей, чтобы она не оскорбляла его и приняла эту помощь. Альжбета больше не стала спорить.

Но в конце октября её ждал очередной удар — господин Бернхард уезжал из Кабрии, чтобы подавить очередное восстание людей, которые выступали за свое толкование религии. Адлар Бернхард ехал в самое пекло. Сражаться за веру.

«Сражаться за веру против тех, кто верит в того же Бога… — думала Альжбета, прогуливаясь с господином Бернхардом и господином Вайнхольдом по саду. — Как это глупо и страшно!»

Господин Бернхард еще не уехал, но ей уже было страшно и одиноко. Она никогда не забывала Маркуса и его товарищей, поэтому если выходила в город, то только со служанками Вайнхольдов, накинув на голову глубокий капюшон, низко склонив голову. Она боялась, что кто-то мог узнать её, и она не сможет спрятаться.

— Всё будет хорошо, Альжбета, — тихо сказал ей господин Бернхард перед тем, как уехать. — Вайнхольды не обидят тебя. К тому же, ты нравишься им. Ханс Вайнхольд хвалил тебя.

— Возвращайтесь поскорее, господин Бернхард! — грустно и испуганно проговорила Альжбета, махнув ему на прощание рукой.

И с того дня Альжбета молилась за него каждую ночь и каждое утро, с тревогой ожидая вестей, каждый день спрашивая господина Вайнхольда, что слышно из «тех» земель, и даже бегая на площадь в центр города, где можно было узнать все новости.

Жаркий июль сменился августом. Для семейства Вайнхольд настал самый долгожданный день в году — день рождения Мэйды. Четырнадцатилетняя именинница сияла, словно весеннее солнышко, и порхала голубкой в белом платье, принимая поздравления и подарки.

Альжбета подружилась со многими слугами в этом доме — от конюха Удо до кухарки Марии, дородной, острой на язычок женщины с неизменной любовью к хмельным напиткам. И в день рождения Мэйды Альжбета нашла в себе настроение помочь приготовить угощение для гостей. Лишь с Лейлин она не нашла общего языка. Девушка насмешливо и зло поглядывала на Альжбету, плохо выглаживала её платья,