Ночь печали - Френсис Шервуд

Брат Франсиско — добрый.

Отец Ольмедо — святой.

Аду — молодой.

Подруги обсуждали свою новую жизнь каждую ночь, пока Малинцин нежно и заботливо, будто настоящая мать, расплетала волосы Кай, приглаживала их расческой из колючек кактуса, а затем втирала в кожу ее головы мазь из утиного жира, смешанного со сладкой корой. В мерцающем свете костра Кай со своими косыми глазами и узким лицом напоминала принцессу или ведьму. «Но ведь это я принцесса, — напомнила себе Малинцин, — так что же, значит, Кай остается роль ведьмы?» Словом «кай» майя называли небольшую черную птицу, но иногда Малинцин думала, что Кай со своими маленькими немигающими глазками скорее напоминает ворону, чем птичку-овсянку.

— Чужаки в коричневых накидках женщин не получат, — размышляла вслух Кай. — А мне больше всего нравится толстяк в коричневой накидке. Он всегда кивает нам, улыбается и приветствует нас на своем языке. Из всех остальных мне бы еще хотелось достаться тому, кто кажется опаленным, будто он упал в костер или слишком приблизился к солнцу. Его волосы торчат, как маленькие молнии, пытающиеся вернуться на небо.

Все испанцы, кроме его хозяина Куинтаваля, называли чернокожего человека черной собакой, perra negra.

— Он чужак среди чужаков, такой же раб, как и мы, Кай. Как бы то ни было, он всего лишь мальчишка. Он не получит женщину.

— Есть и тот, кто похож на майя.

У легконогого Нуньеса, как и у майя, было узкое лицо. На глазах он носил какую-то странную вещь — два круглых прозрачных стекла. Он не надевал короткие юбки, как другие. Нуньес носил штаны из мягкой кожи, доходившие ему до колен, а вместо серебристого панциря, прикрывавшего грудь и спину, — тунику без рукавов и белую блузку с длинными рукавами, унизанными рядами ярких серебристых пуговиц. Меча у него не было, зато была сумка с колотушками, маленькими топориками и бумажными свитками на двух палках. В другой сумке, перекинутой через плечо, находился большой серебряный предмет. Время от времени, когда Нуньесу приказывали сделать это, он доставал предмет и смотрел на него.

— Хочешь попасть к предсказателю, у которого сережка в ухе и черные волосы, напоминающие червяков, Малинцин?

— Я не думаю, что он получит женщину.

— А может, к тому, с золотыми волосами и ртом цвета спелой вишни?

Когда его лошадь пала под ним, истыканная стрелами, словно гигантский дикобраз, Альварадо положил голову животного себе на колени и перерезал ему горло, крича: «Probrecito, probrecito»[9].

— Такая красота опасна, Кай.

К кому Малинцин не хотела попасть, так это к подлому человеку с одним длинным ногтем, как у ацтекских жрецов, свидетельствующим, по ее мнению, о том, что ему нет нужды пользоваться руками, что он колдун на службе у подземного мира. Его лицо напоминало нефритовую маску — застывшее и неподвижное, с дырками вместо глаз и зиявшим разрезом губ вместо улыбки. Его звали Исла. Малинцин думала, что много знает о мужчинах, потому что в своем втором доме у майя, где жили раньше Кай и Лапа Ягуара, она была ауианиме. Хотя и не почтенной ауианиме, гетерой майя, и не той ауианиме, что сопровождает юных воинов в кальмекак, не служила пленным в последний год перед жертвоприношением, но все же Малинцин была ауианиме. Лапа Ягуара утверждал, что ее выберет вождь, которого он называл Тараканом. Лапа Ягуара заметил, что Таракан все время смотрит на Малинцин, но предупредил ее, что вождя следует опасаться. Малинцин знала, что Лапа Ягуара прав, ибо Кортес смотрел на нее с вожделением, а затем отводил глаза, и его лицо казалось беспокойным, рот обманчивым и маленьким, а подбородок под густыми волосами — жестоким. И все же власть делала его привлекательным. Его женщина станет кем-то вроде первой жены. Малинцин даже мечтать не могла о том, что окажется первой женой или даже второй. До того как ее отдали чужакам, ей никогда не выпадала честь ублажать лишь одного мужчину. Все-таки она надеялась, что мужчина будет один, только один, и, хотя она и боялась Таракана, возможность стать его женщиной она могла считать удачей. Но вместо того чтобы взять ее себе, Кортес отдал ее кроткому чужаку, который то и дело посасывал волосы на губе, пощипывал волосы на подбородке, а когда снимал шлем, перебирал волосы на голове. Его звали Пуэртокарреро.

Перед тем как попасть на циновки мужчин, женщинам пришлось подойти к столбам с резьбой, изображавшей человека, подвергнутого пыткам. Эти столбы стояли на берегу. Женщин заставили встать перед ними на колени, иначе им угрожала бы смерть или же им отрубили бы ноги. Один из чужаков в коричневой накидке побрызгал на них водой и произнес много слов на каком-то совершенно новом языке. Позже Малинцин поняла, что эти люди-личинки не смели возлечь с женщиной, если та не заявит о своей покорности их богу, которого когда-то замучили до смерти. Агильяр объяснил ей, что отец того, кого пытали, бог неба, жил на облаке, а женщина в синей накидке была его матерью, богиней земли, но она не носила юбку из змей, как Коатликуэ, а также ожерелье из отрубленных рук и вырезанных сердец. Хотя все должно быть наоборот, эти люди пили кровь своего принесенного в жертву бога-человека и ели куски его тела.

Кай отдали мужчине, таскавшему на спине инструменты. Его звали Нуньес.

— Кажется, будто он проколол себя колючкой кактуса или рыбьей костью и много раз совершал жертвенное надрезание своего пениса, — сказала она утром. — На краю его пениса нет кожи. Он завернул меня в белую ткань с дырой посередине. А твой что делал?

— То же, что и все.

Мужчина Малинцин сперва сосал ее соски, а затем свой палец. Похоже, он очень недолго пробыл с матерью в младенчестве.

— Мой знает, как управлять их домами с крыльями, и делает пометки на бумаге, — похвасталась Кай.

— Он летописец?

— Нет, вон летописец. — Кай показала на Берналя Диаса, который всегда стоял рядом с вождем и ходил за ним, как собачонка.

Малинцин казалось, что Берналь Диас недолго пробыл со своим отцом. Когда он не писал, то расхаживал повсюду с пером за ухом, другие же перья висели у него на поясе, а в небольшом мешочке лежали сухие чернила. Вид у него всегда был крайне самодовольный. Когда вождь что-то говорил, Берналь Диас согласно кивал и все записывал, как будто одно пропущенное слово могло стать невосполнимой потерей. Из тех, кто носил коричневые накидки, Малинцин нравился брат Франсиско. У него было круглое, как луна, лицо, а тело мягкое и пухлое, так что складки плоти свисали по бокам, как хлопок со стебля. Он целовал цветы, кланялся деревьям и пах розами. Ацтекские жрецы носили длинные волосы, пропитанные кровью жертв. Они никогда не мылись, а их накидки были сделаны из кожи освежеванных людей. Они пахли убийством.

— Вы узнали, зачем они пришли сюда? — спросил у женщин Лапа Ягуара, полагавший, что одного соития достаточно для того, чтобы выяснить чьи-то намерения и тайные мысли.

— Я думаю, что они пришли сюда, чтобы отправиться в Теночтитлан и увидеть великого императора Мешико Моктецуму, — сказала Малинцин.