Ключи от лифта - Мила Иванцова

Правда, после первого же вечернего гульбища у Ольки возникла проблема – ей пришлось ночевать на вокзале. Никто не обратил на это внимания, все слишком устали, пока закончили уборку, а она тихонько вышла, побродила по ночному перрону, вдыхая маслянистый запах шпал, нагретых жарким летним днем, помечтала о городах, куда проносились мимо их станции поезда, посмотрела на звезды и вернулась в помещение вокзала. Уселась там в уголке на лавке, подобрав под себя ноги, прижалась к стене и сыто заснула. А какой смысл был топать по ночной дороге домой, чтобы утром опять возвращаться?

Проснулась она на рассвете, укрытая железнодорожной шинелью, и тут же получила «на орехи» от уборщицы тетки Марии, которая к тому же отругала поварих в столовой, за то что недоглядели ребенка. Всем стало неловко, потому что вчера действительно уставшими разошлись по домам, не заметив, как Олька растворилась в темноте.

– Слишком уж ты гордая, Ольга! Могла бы и спросить, не пустит ли кто тебя на ночь голову преклонить, раз уж так случилось, – вычитывала ее на кухне Татьяна Павловна. – Или мы звери какие? У каждой же свои дети есть, а у кого и внуки! Хорошо, хоть не пошла ночью по трассе сама, а то тут разный люд слоняется. Вон в прошлом году цыгане бродили по району, а то еще бывают случаи – дальнобойщики к девчонкам пристают… Слышишь меня? Чтобы к незнакомым в машины сроду не садилась! А если кто будет приставать – лучше беги в поле, они машину не бросят. Слышишь меня?

Такая была привычка у этой доброй пышнотелой женщины вычитывать виноватых – она будто и нестрого ругала, но без конца повторяла: «Слышишь меня?»

Закончив свою речь, Татьяна Павловна сказала, что сын ее учится в Киеве и его комната свободна, и вдруг Ольке нужно будет, она всегда может переночевать там.

Девочке было и неловко от такого внимания к ее персоне, и приятно, что кто-то о ней беспокоится, хотя, собственно, ничего страшного и не произошло в ту ночь. Уставшая после рабочего дня и сытая праздничными блюдами, с которыми не справились гости именинника, она неплохо выспалась и даже интересные сны видела – далекие края, странных людей, которые запомнились ей, наверное, из какой-то телепередачи.

О далеких краях Олька начала задумываться, когда осознала их реальность за экраном. То есть когда Роксана сообщила о заграничном женихе. А еще – постоянная близость поездов, которые то грохотали мимо их станции, то останавливались на несколько минут, и тогда в объявлениях над вокзалом звучали названия разных городов, маленькой точкой на черточке между названиями которых был тот поселок городского типа со всеми его домами, школами, вокзалом и его сотрудниками.

Жизнь опять складывалась так, что друзей ее возраста у Ольки не было, как и в деревне, а общалась она (и то в необходимом объеме) на работе и вне ее в основном со взрослыми. Не то чтобы она была нелюдимой, но и не набивалась ни к кому. Да и какие тут могли быть подруги? Все при деле – работают, зарабатывают деньги на прокорм своих семей. Не обижает никто, не вспоминает ее печальную семейку, не относится как к инвалиду – и хорошо. Она не страдала от отсутствия подруг, но все еще часто вспоминала Роксану, иногда приглядывалась через окно столовой к людям, которые выходили из поезда, – не вернется ли хотя бы увидеться? Но это скорее было похоже на детские мечты. Жизнь учила ее принимать то хорошее, что давалось, и не роптать, что могло бы быть и лучше. Своим юным умом девочка осознала, что могло не быть и этого – то есть надо радоваться.

Однажды утром в конце лета Олька доехала автобусом от деревни до вокзала, медленно прошла по перрону, разглядывая пассажирский поезд, который замирал здесь через день на семь минут, а потом ехал дальше через Киев аж до Львова. Она зашла в столовую, поздоровалась с женщинами и направилась в раздевалку. Но через несколько минут услышала взволнованные голоса возле входных дверей.

– Ой, горе-то какое! – вскрикнула Татьяна Павловна, которая уже обращалась с девочкой, как родная тетка или крестная – и домой несколько раз брала ночевать, и советы давала то по работе, то по жизни, учила еду готовить, рассказывала о сыне-студенте, о покойном муже.

На ее встревоженный голос Олька выглянула из раздевалки и застыла. Татьяна Павловна стояла в дверях с вокзальным милиционером Синченко, прикрыв рот ладонью, и смотрела на девочку круглыми глазами. Спросить, что случилось, Олька не решилась. Она замерла, выпрямилась и не знала – идти ли навстречу плохим новостям или те придут к ней сами. У Татьяны Павловны по щекам покатились слезы, и Ольке захотелось прижаться к ее пышной груди и тоже заплакать, потому что она вдруг поняла, что опять в ее жизнь пришли какие-то перемены. А это всегда тяжело, только привыкнешь к чему-то, только настроишь свою жизнь на какую-то приемлемую волну, будто радиоприемник, – бац тебя по голове! И врывается в твое существование какой-то треск и беспорядок или просто исчезает тот с трудом выисканный чистый голос, с которым вроде не так и страшно было идти своей тропинкой.

Олька тогда еще не привыкла принимать повороты судьбы спокойно, хладнокровно, сдержанно. Не знала, что реагировать надо не сразу, а чуть позже, когда приходит осознание. Не тогда, когда тебя с головой накрывают эмоции, а когда ты уже способен трезво оценивать, меняться и что-то менять, подстраиваться сам или подстраивать под себя новые обстоятельства, потому что какими бы они ни были, это еще не повод сдаваться. Но тогда Олька только начинала осваивать искусство выживания и поэтому, худая, высокая для своих лет, молча стояла ровно и встревоженно, ожидая объяснений от взрослых.

Каким бы безрадостным ни было ее детство, в тот день оно закончилось окончательно. Дежурному по вокзалу позвонили из сельсовета и сообщили, что на краю деревни соседи заметили дым, который пробивался из окон Олькиного дома. Пожар быстро погасили, но нетрезвые родители к тому времени угорели от дыма насмерть.

Наверное, сами себя и подожгли, потому что уже не раз тлел матрас от отцовской сигареты, выпавшей из пьяных рук, но Олька, бывало, гасила, заливая водой и кровать, и отца в ней, ругая его и размазывая слезы по щекам. Может, не уйди она от родителей, и в этот раз спасла бы, но…

Татьяна Павловна прижала к груди Олькину голову, но слезы к девочке так и не пришли, она словно окаменела и стояла так несколько минут в неудобной позе, потому что грудь эта была низковато. Олька только резко глубоко вздохнула несколько раз, будто хватая воздух, выпрямилась и спросила почему-то у Синченко:

– Так мне ехать домой или работать?

Взрослые удивленно посмотрели на нее – то ли такая бессердечная, то ли стресс у девочки? Но Олька и правда не знала, что нужно делать и говорить в такой ситуации, потому что и сама еще подобных проблем не имела, да и никто другой тоже не рассказывал, как оно бывает и как нужно в такой момент себя вести. Плакать на людях она не любила с детства, да еще и не осознала до конца, что случилось.

– Давай, дочка, отвезу тебя мотоциклом, сколько тут ехать! – взял ситуацию под контроль Синченко.

– Да, Коля, отвези ее в сельсовет, – согласилась Татьяна Павловна и обратилась к девушке: – А у тебя, может, какие-то родственники есть в деревне?