Сердце Отчизны - Софья Николаевна Шиль

class="p1">Вот императорская корона на золотом куполе церкви, где веселая царица венчалась с простым украинским казаком. Вот длинная Покровка со своими вывесками, и среди них одна, золотыми буквами: Чистозвонов. От одного этого имени становилось весело, будто пахнуло в лицо свежим бодрым ветром.

Трясешься в пролетке и думаешь о Чистозвонове: кто бы он такой мог быть?.. Думаешь о всех тех энергичных, милых людях с обветренными лицами и неутомимыми мышцами, которые в лаптях, с котомками и краюшкой черного хлеба пришли из захолустий, от проселочных дорог и оврагов, от чернозема, от проклятых кочек и болот, из лесных дебрей, со всех четырех сторон света пришли в великий Город, принеся ему в дар неоценимое сокровище своего здоровья и сил.

Кто бы это был Чистозвонов? Не сын ли пономаря, что чисто перезванивал на колокольне, обладая по наследству музыкальным слухом? Стоял на башне, дергал веревками, слушал свою небесную музыку и крепко думал о сынишке?.. Пошел малый по торговой части, голодал и холодал в столице в мальчиках, выбился в люди, открыл лавчонку, расторговался, и вот уже у внука пономаря золотая вывеска, и все читают: Чистозвонов.

Или деревенский мальчишка, охочий до проказ и шустрый как воробей, лазил на колокольню и умильно просил потрезвонить; и стал завсегдатаем, изловчился, прославился на все село, и пошло ему прозвище: Чистозвонов. И так же умело, дельно и со вкусом делал он все в жизни, что ни подавала ему хитрая и скупая Судьба, и он таки перехитрил ее, снял лапти, надел сапоги, а дети уже торгуют в магазине с золотой вывеской.

И едучи мимо Чистозвонова, на радостях не хочется думать, что пронырством и обманами, выниманием соков из себе подобных обыкновенно достигался скачок от лаптей к золоту. Эти законы жизни уже осуждены свыше; они уже разлагаются подобно трупу под дыханием всемирных бурь; их уже потрясают каждый день мудрые и безумные попытки создать новую, чистую жизнь на земле. Хочется только думать об этом могучем потоке свежей народной энергии, об этих упорных силах, которые вливаются в сердце отчизны и обновляют его неумирающей жизнью, подобно тому, как бесчисленные ручьи и потоки питают русло Волги-реки. Хочется думать о тех дворцах для больниц, школ и университетов, которые построены в великом Городе этими лапотниками и их детьми, где наглядно воплощена победа человека над косной материей. В этих дворцах-больницах и дворцах-школах скопилась энергия трудовых дней миллионов рабочих, миллионов безвестных героев, чьим уделом была нищета и заброшенность. Хоть не знаем мы их имен, хоть не сияет их прозвище на вывеске золотыми буквами Чистозвонова, – а все же тайный звон их звенит чисто и свято в каждой кирпичине, в каждом листе железа на крыше, в каждом куске камня, дерева и металла. Они и безвестные были зодчими своего белокаменного города, ими он жил и будет жить, пока раздается по великой равнине русская речь.

XXII. Студенческая келья

Загородный дворец елизаветинского вельможи подле темно-розой старинной церкви; кругом зелена бархатная стена сосен и елей, лесная глушь, запах хвои над рассыпчатыми снегами, белыми как сахар, с серебряными блестками и золотыми искрами под ярким февральским солнцем.

Воздух – как шампанское, замороженное на льду; небо – как холодный голубой океан, бездна ввысь. Радость свежести и чистоты над снегами. Играет кровь в жилах, искрятся глаза; хочется бегать, мчаться в санках, летать по звонкому льду на серебряных коньках. Празднично сверкает белизна снеговых сугробов, богато и тепло зеленеют ели, на ветках чирикают синички, глядя прямо в лик солнца своими живыми глазками.

Ах, как свеж и сладок воздух, как он пахнет снегом! Как он опьяняет душу, как укрепляет тело своим пятнадцатиградусным морозом! Тело стало как пух, оно неощутимо душе, как и шуба на теле: все вокруг потеряло свою земную тяжесть, опрозрачнилось, окрылилось, светится лазоревым сиянием холодных небес. Чистота снегов оживила сердце, освежила мозг, звенит ликованием во всех нервах. Человеку хочется смеяться, хочется петь навстречу помолодевшему новогоднему солнцу, – как поют синички, распустив свои перышки и покручивая хвостиком, как легко и радостно поет вся стая синичек, перепархивая с сучка на сучок.

Свежая, чистая, белая зима ликует над северными пределами, празднует свой пир в этих заветных рощах, даруя здоровье и счастье молодости людям.

Похрустывают ветки в лесу, скрипят певуче красные стволы сосен. Ветер могучий, как воздух океанов, примчался с высот, поиграл зеленым бархатом, рассыпал с него жемчужной пылью горностаевую опушку, пронесся облачком над пышными изумрудными ветвями.

И снова торжественно яснеет тишина, мороз сверкает серебринками, широко дышит грудь и лицо пылает румянцем.

Блаженно, как во сне, в безгрешном легком опьянении странствуешь и странствуешь по сыпучим снегам, залезаешь в чащу, проваливаешься в сугроб, слушаешь синичку, собираешь смолистые длинные шишки неизвестно для чего, просто из одной радости подержать их в озябших руках; смотришь на конькобежцев на льду, на молодежь, куда-то бегущую с лыжами, на людей, приехавших сюда из города, окунуться в чистоту и прохладу зимы. Шутишь и болтаешь вздор, как будто все заботы вдруг испарились, как будто жизнь стала океаном лазури и беломраморной белизны, как будто душе ничто не мешает взметнуться в рай. Время исчезло, есть только сияние, блеск, чудная тишина и океан свежести, в котором дано тебе дышать и ликовать. Весело озябло лицо, горят руки и ноги, легкие наглотались кислороду. Уж не пойти ли к студентам, здешним счастливцам, в их просторную залу с огромными окнами, куда вторгается царица-Зима в своей победной белизне!

И вот уже идем; попадаем в приятную теплынь и гуденье голосов. Навстречу несутся запахи горячих щей и каши, какого-то заманчивого печенья, и вот над этим соблазном для тела летают звуки Шопеновского Вальса, – кто-то уже сидит в уголке за роялем и играет для себя, как синичка для себя поет песенку солнцу.

Снега в озарении смотрят в огромные окна, поет музыка, стучат тарелки, струится тепло. В теле блаженная истома от воздуха, от ходьбы на морозе, от странствования по снегам; лицо, руки и ноги пылают, как в огне. Студенческая столовая, золотая от солнца, кажется видением во сне, каким-то сказочным залом; и, как во сне, гудит людской говор, и поют волшебные звуки.

Однако день близится к закату. Выходим на воздух – и снова грудь опьянена и глаза ослеплены, и ели кажутся еще зеленее и пышнее под лучами склоняющегося солнца.

Вот большое здание. В нем, по обе стороны длинных коридоров, бок о бок, студенческие кельи. В каждой келейке живет один счастливец и