Водители - Анатолий Рыбаков

Окончив институт, Поляков вернулся в родной город, на родную автобазу.

Любимов, стремясь остаться в Москве, устроился на работу в транспортный отдел Наркомата черной металлургии. Он был усидчив, аккуратен, скромен, понимал, что от него требуют, и со своей работой в аппарате справлялся. Хуже обстояло дело с выездами на места. Там он терялся в мелочах, обойденных учебной программой. Он начинал изучать эти мелочи тогда, когда надо было принимать решение, небольшое задание вырастало у него в ряд больших проблем. Его стали реже посылать на места. «Пусть попривыкнет, наберется опыта», – говорило начальство, не утруждая себя вопросом, какой опыт может он накопить за письменным столом.

Сначала Любимов радовался тому, что его перестали посылать на места: это избавило его от отвратительного чувства растерянности и боязни совершить какую-нибудь глупость. Но он был достаточно умен, чтобы со временем не осознать своей ошибки: он превратился в канцеляриста, растерявшего знания, приобретенные в институте. Надо было все ломать и все начать сначала. На это у него не хватило характера, удержал ложный стыд: ведь он пришел бы теперь на производство не молодым специалистом, а инженером с двухлетним стажем, к тому же бывшим работником наркомата. А он забыл даже то, что проходил в институте. Любимов не сделал шага, который мог бы изменить его жизнь. Этот шаг заставила сделать война.

Ничто так не проверяет истинных качеств людей, как фронт, где маленькая ошибка может иметь самые губительные последствия. Первые же дни фронтовой службы обнаружили полную беспомощность Любимова в практическом деле, то есть в том, что от него прежде всего требовалось.

Его отчисляли в резерв, направляли в другую часть и снова отчисляли. Он побывал в авторотах, и автобатальонах, и в рембатах. Он лихорадочно наверстывал упущенное, присматривался, учился. Последние годы войны он служил в ремпоезде в должности начальника моторного цеха.

В этом ремпоезде в декабре 1944 года Любимов встретился с Поляковым, майором и командиром Отдельного армейского автомобильного батальона. Поляков приехал за моторами. Срочность этого приезда стала понятной Любимову через три недели, когда началось наступление наших войск с Вислы на Одер.

Увидев друг друга, они испытали чувство, знакомое всякому фронтовику, неожиданно встретившему старого товарища: как будто сама юность вышла из-за зеленой рощи и зашагала рядом с тобой по пыльным дорогам войны. Прощаясь, Поляков спросил:

– После войны опять в наркомат?

Любимов пробормотал:

– Там увидим, рано еще об этом думать.

– Так вот, – сказал Поляков, – если живы останемся, приезжай к нам на базу.

Он умчался на своем «виллисе», а Любимов еще долго стоял у вагона и смотрел ему вслед.

После демобилизации Любимов написал Полякову, ставшему к тому времени директором автобазы, и в ответ получил приглашение на должность технорука. Через два дня он выехал в Загряжск.

Новые мастерские Любимов предложил соединить одним крылом с гаражом, получится законченное автомобильное предприятие. Поляков же решил поставить мастерские в глубине двора, фасадом на огороды – так, чтобы территория между старым и новым зданиями оставалась свободной для расширения в будущем как мастерских, так и гаража. В этом году на площадке будут два отдельных здания, через год они сольются. И тогда это будет не гаражная мастерская, а большой авторемонтный завод.

Что делать! Любимов часто обнаруживал несходство их мыслей. Он любил все завершенное, точное, ясно очерченное, он хотел видеть мастерские такими, какими они выглядели на проекте, на этом белом аккуратном листе ватмана. Но то, что Любимову казалось завершением, для Полякова составляло только этап. Так было, когда они восстанавливали гараж, так будет и теперь с новыми мастерскими. Этот человек шел вперед, не останавливаясь сам и не позволяя останавливаться другим. Решением всякой задачи он довольствовался лишь постольку, поскольку оно позволяло поставить новую. Любимов только сказал:

– Жаль выводить такой красивый фасад на огороды.

– Ничего, – ответил Поляков, – заложим новую улицу.

Оживленный, как это всегда бывает по возвращении домой, тем более с хорошими новостями, Любимов расхаживал по комнате, иногда останавливаясь у письменного столика, за которым Поляков рассматривал привезенные Любимовым чертежи.

– Докладывал Канунникову? – спросил Любимов.

– Докладывал.

– Ну и как?

– Беседа прошла в атмосфере взаимного понимания.

– То есть?

– Отказался пересмотреть финансовый план.

– Что же будет?

– Вместо полутора миллионов накоплений придется делать два. Если, конечно, вслед за этим не последует второй ход.

– Что ты имеешь в виду?

– Если мы дадим лишних полмиллиона, а другая база столько же недодаст, то в целом по тресту никакого перевыполнения не будет, и, значит, нам опять остается только пятьсот тысяч. Решать будет тот же Канунников.

– И решать будет не в нашу пользу, – заметил Любимов

– Вот именно, – подтвердил Поляков. – Но формально он прав. Ты считаешь, что надо строить мастерские, а по его мнению – склады в Шилове. Мы пойдем на него жаловаться, нам скажут: «Вы думаете только о своей базе, а он – обо всем тресте. Его колокольня выше вашей, ему видней». Вот и все.

– Но совесть у него есть в конце концов?

Поляков засмеялся:

– Ты чудак! Канунников считает себя честнейшим человеком. План выполняет, дисциплинирован, на производство ездит – чего еще! Но он привык жить по приказам. Прикажут – сделаем, в доску расшибемся, а не приказывают, тем лучше, значит, не надо.

Складывая чертежи в папку, Поляков продолжал:

– Не будь Стаханова как человека с такой фамилией, стахановское движение все равно было бы. Правда?

– Да, конечно, только по-другому называлось бы.

– Значит, новаторство – не случайное достижение одного человека, а результат новых процессов жизни: новатор дал им свое имя, но они его породили. Приглядись к Тимошину, Королеву, Демину, Пчелинцеву. Термин «побольше» для них недостаточен. Они говорят: «Побольше, получше, подешевле».

– Я тебя понимаю, – сказал Любимов, – но не рискованно ли обосновывать этим наши расчеты? Наряду с шофером Деминым есть, скажем, шофер Пескарев.

– Есть. А равняться придется по Демину, потому что прогрессивное начало – он, а не Пескарев. Это и будет нашим ответом Канунникову.

Третий час ночи. Все разошлись, но в окне директорского кабинета горит свет. Поляков еще работает.

Но вот погас свет в окне кабинета, и через несколько минут высокая, в черном кожаном пальто фигура Полякова появилась в дверях. Он обошел двор и остановился, прислонясь к углу кузницы. И долго стоял так, задумавшись, глядя на большой, огороженный забором участок земли, который теперь, освещенный полной луной, казался еще более пустынным и заброшенным, чем обычно. Только несколько деревьев, засохших, с облупленной корой, упирались своими голыми ветвями в колючую проволоку, протянутую поверх забора.