Ключевая фраза - Рубен Маркарьян

Павел победоносно посмотрел на своих попутчиц, внимающих его словам без признаков желания вступить в спор. Он полез во внутренний карман пальто, достал фляжку с приваренной на фасадной части армейской кокардой, отвинтил пробку и отхлебнул пахучего коньяка. Запах, принесенный Павлом из тамбура, и аромат от глотка из фляжки по всем признакам совпадали. Медленно завинчивая пробку, Павел продолжил:

– И, кстати, настоящая Магдалина, о которой в Новом Завете все-таки упоминается, бедной проституткой совсем не была. Как-то мы привыкли думать, что Древняя Иудея – это общество священников-книжников, пастухов, каменщиков, плотников да парней, ловящих рыбу. Как и в любом обществе, там было расслоение. Были, конечно, пастухи, но были и чиновники. А была и совсем элита. Книжки читали, языки изучали, в театры ходили. Древние театры. Так вот почему Марию назвали Магдалина? Она была Мария из Мегдаля, деревня такая рядом с элитной Тивериадой, как вроде Жуковка рядом с Барвихой. В Тивериаде жила римская и еврейская элита, да и сейчас там курорт в Израиле, я там был, кстати, как-то проездом. М-да… Так вот, у Марии Магдалины, судя по Новому Завету, были родственники, Лазарь и Марфа, то есть не сиротка она была точно, а еще у нее вроде как вилла оказалась в этом Мегдале. Так что наша блудница была скорее… светской львицей. Хотя… Какая разница? Вот кто не слышал о Пэрис Хилтон?

Грешница? Однозначно! Падшая? Сто процентов! Развратная? Каких свет не видел! Но – богатая! Такой нельзя подражать! Даже если раскается! Вот и придумали несчастную блудницу…

– Мой дедушка говорил, что если бы не Мария Магдалина, у нас не было бы крашеных яиц на Пасху, – вдруг подала голос Мышкина. – А почему, я не помню. Маленькая была, может, он и объяснял, но я не помню. Он умер давно…

Павел удивленно посмотрел на Лизу, как бы раздумывая, что ей ответить. Он несколько раз открывал было рот, но никак не мог издать чего-то членораздельного. Маргарита тоже смотрела на Мышкину, но теперь скорее с любопытством, без раздражения.

– Мадемуазель! – Павел собрался, наконец, с духом. – Эту историю я вам с удовольствием расскажу. Не сейчас. Сейчас, как я понимаю, мы приехали.

Павел кивнул головой в окно и обвел выразительным взглядом пассажиров вагона, начавших собираться. Он полез в карман пальто снова, достал оттуда фляжку, но открывать ее не стал, а начал шарить рукой в кармане в поисках чего-то. Через пару секунд Павел извлек из-под пальто смятую и потертую визитную карточку и протянул ее Лизе.

– Вы, если захотите, позвоните мне. Я вам про яйца расскажу, – Павел противно улыбнулся. – Могу помочь, если вдруг надо будет, с обустройством в Москве. Ну, вы понимаете…

Он подмигнул. Маргарита, увидев это, укоризненно фыркнула.

Поезд плавно подкатывал к вокзалу.

Мышкина в толпе пассажиров, набившихся в тамбуре в ожидании прибытия, через их разномастные головы в который раз читала на грязном стекле дверей «Не прислоняться». Через минуту буквы с шипением исчезнут и она шагнет на перрон, полная надежд на абсолютно новую жизнь. Вот уже слышен скрежет тормозов…

Это был звук открывающейся двери ее камеры. С прогулки вернулись заключенные соседки.

На следующий день адвокат Каховский снова пришел к Вульф для разговора. Комнату для допросов предоставили на редкость быстро, но пустую, дающую возможность Артему за полтора часа ожидания пересчитать все паутины по углам со скрюченными жертвами-мухами и измерить периметр этой «переговорной» разной амплитудой шагов.

Наконец, Лизу привели. Толстая конвоирша, или, правильнее сказать, конвойная, вручила заключенную, облаченную в традиционный спортивный костюм, адвокату и, зыркнув глазами, рявкнула:

– Ничего не передавать арестованной. Ничего не принимать от нее. Если что-то хотите, чтоб она написала, пусть пишет и передает через начальство СИЗО.

Сотрудница ФСИН еще раз строго взглянула на адвоката, внимавшего ее словам с чуть заметной улыбкой и в такт казенным фразам покачивавшего головой.

– И это… Не вздумайте!!! – Она сделала красноречивый жест руками, сомкнув в кольцо два пальца левой руки и прихлопнув эту конструкцию несколько раз ладонью правой. Завершив пантомиму, она погрозила пальцем адвокату, его подзащитной и вышла.

– Это она знаете о чем? – спросила Лиза несколько растерянно. Она не хотела, чтобы адвокат первым задал этот вопрос, полагая, что он может и не знать, о нарушении каких правил внутреннего распорядка его предупредили только что.

– Знаю! – совершенно серьезно ответил Каховский. – Слава Богу, давно работаю. Это она про библейские заповеди беспокоится. Во всяком случае про одну – не прелюбодействуй.

– Не понимаю, как это люди могут? Здесь? В допросной… – опустив глаза, тихо произнесла Лиза. – Мне девчонки-соседки по камере говорили: главное, чтоб мужик хороший попался, успел все. Шутят так… Они ж это не ради удовольствия, а для того, чтоб забеременеть. Беременным другой режим, да и срок меньше…

– Угу, а то и отсрочка исполнения приговора, – сообщил адвокат. – Я слышал, раньше оперативные сотрудники, что промышляли тут или в колониях, иногда такие вещи исполняли. Для дела. Нужно ему, например, женщину расколоть, чтоб подельников своих сдала. А та ни в какую. Вот и заключали сделку. Он ей – возможность зачать, она ему – сведения. Про СПИД тогда было неизвестно, генетическую экспертизу на отцовство еще не придумали. Да и мало бы кто отважился подавать в суд на опера – устанавливать отцовство. Получалось вроде прелюбодеяние, а вроде и борьба с преступностью и заодно помощь ближнему. Не говоря уже о вкладе в нормализацию демографической ситуации в стране. Извините, увлекся…

Каховский заметил, что Лиза не в восторге от его шутливого тона. Он открыл принесенную с собой папку со скоросшивателем, вынул из прозрачных файлов несколько скрипучих листов бумаги и украсил ими видавший виды стол. Достав из внутреннего кармана пиджака ручку, адвокат поднес перо к бумаге. В правом верхнем углу листа написал слова «Допрос Вульф». Поставил дату. Рядом с датой написал: «Адвокатское досье, данные заметки составляют адвокатскую тайну». Нарисовал два смайлика и что-то похожее на фаллос сверху.

Лиза молча наблюдала. Видя ее неприкрытое удивление, Каховский пояснил:

– Это тогда точно моя, а не ваша записка. На выходе могут изъять и пытаться прочесть. Я еще не то нарисую. Пусть думают, что это такой гусь лапчатый.

Девушка выдавила из себя подобие улыбки, просто уронив уголки губ.

– Лиза, – серьезно продолжил адвокат. – Мы же решили идти к присяжным. Значит, нам нужно работать. Вы будете помогать?

– Ну, мы же решили… – Лиза посмотрела адвокату прямо в глаза. – Вы, наверное, хотите знать все до последней детали. Я вам все расскажу. Насчет передачи кислоты Валере, знаете…

– Лиза, давайте не с кислоты начнем. Давайте с ваших отношений с мужем. Присяжные – это не следователь и не прокурор. Это люди, которые в большей степени предпочитают найти ответ на вопрос «Почему это произошло?», нежели чем «Каковы детали того, что произошло?». Улавливаете разницу? Для них мотив важнее, чем все доказательства, вместе взятые. Они не должны видеть в вас механическое существо, покусившееся на святое – человеческую жизнь, им нужно знать вас от и до, чтобы понять – вы вообще можете быть виновны, или это ошибка какая-то, стечение обстоятельств? Поэтому расскажите мне о вашей жизни с Федором, вы ведь прожили пять лет. Учтите, прокурор будет выставлять вас похотливым чудовищем, и то, что обычно может разжалобить присяжных, а именно ваше тяжелое детство, пьяница-мать, о которой я знаю уже, – все это будет преподнесено так, что у присяжных должна возникнуть только одна мысль – иначе она не смогла поступить, ибо она порочна. Причем они будут понимать, что пороки ваши – это результат вашего тяжелого детства, но для вердикта «виновен» это значения не имеет. Неблагополучная семья может смягчить приговор, но на главный вопрос о виновности этот фактор не повлияет.