Черчилль: в кругу друзей и врагов - Дмитрий Медведев

Это был первый и единственный опыт Черчилля, когда в своем творчестве он коснулся подобной личности. И этот опыт оказался успешным. Отчасти это объяснялось тем, что наш герой неплохо разбирался в людях и был способен на создание тонких и убедительных психологических портретов. Свою роль сыграло и то, что, какие бы разногласия в политике ни разделяли двух мужчин, Черчилль всегда симпатизировал Чаплину. Ему всегда нравились личности, которые сделали себя сами. Основным секретом их достижений он считал нужду. Именно с развития тезиса о том, что потребность рождает успех, он и начнет свое эссе: «Бедность еще не пожизненный приговор. Это вызов. Для некоторых даже больше – это возможность»[145].

Обосновывая свою мысль, Черчилль рассказывает о тяжелом детстве будущего комика, рано осиротевшего. Обременительные годы, вместо того чтобы сломить ребенка, настолько закалили его характер, что теперь уже мало что могло остановить его на трудном пути к далеким вершинам. О том, что эта тема важна для Черчилля, можно судить также и по тому факту, что в рассматриваемом эссе он не ограничивается анализом опыта лишь одного Чаплина. В качестве дополнительных примеров он приводит биографию Чарльза Диккенса (1812–1870). «Он был так же беден, – сообщает Черчилль об авторе „Посмертных записок Пиквикского клуба“. – Он также многого лишился в детстве. Но алхимия гения преобразовала горечь и страдания в золото великой литературы»[146].

Упоминание Диккенса весьма кстати. Когда читаешь этот фрагмент, приходит на ум диалог из последнего, неоконченного, но самого великого романа писателя – «Тайна Эдвина Друда»:

Мысль о том, что опасности, если не ломают и не уничтожают, то закаляют и преображают, занимала центральное место в мировоззрении Черчилля. Она встречается в его раннем произведении «Речная война» и в биографии 1-го герцога Мальборо. В основном Черчилль говорит о преодолении трудностей в начальном периоде жизни, чем невольно наводит на мысль, что, несмотря на свое аристократическое происхождение и отца, занимавшего пост министра финансов, он сам в какой-то степени относил себя к категории тех исполинов, которые наперекор всем превратностям судьбы в детские годы смогли состояться как личности. В пользу этого предположения говорит следующая фраза, которая может показаться не совсем уместной в эссе про Чарли Чаплина, но в действительности важна для автора: «Я рад, что уже с молодости стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь»[148]. Похожее признание появляется в другом произведении Черчилля, создание которого также приходится на конец 1920-х – начало 1930-х годов: «Все эти годы я сам кормил себя, а впоследствии и мою семью, при этом не жертвуя ни здоровьем, ни развлечениями. Я этим горжусь, ставлю себе в заслугу и хочу, чтобы моему примеру последовал как мой сын, так и прочие мои дети»[149].

Помимо рассуждений о личностной борьбе и индивидуальном росте, Черчилль также анализирует самый известный кинематографический образ Чаплина – образ «маленького Бродяги». Для того чтобы лучше раскрыть грани этого персонажа, он предлагает рассмотреть, чем отличаются британские и американские бродяги. В Англии среди подобной категории людей можно встретить представителей самых разных классов и судеб, от «выпускника университета, карьера которого превратилась в руины или закончилась в бесчестье, до полуидиота, который не работал с детства». Все они, пишет политик, принадлежат «огромной армии неудачников», они «вялы и безнадежны». Иным типажом является американский бродяга начала 1900-х годов. Своему положению он обязан не трагическим событиям, а собственному несговорчивому нраву, неспособности мириться с рутиной, выраженной в скучном однообразии стандартного рабочего дня. Он больше бунтарь, чем неудачник. Именно этот «неукротимый, неудержимый дух» и является основой образа, гениально воплощенного Чаплином. Его персонаж никогда не отчаивается, вместо этого он противопоставляет обществу «неповиновение и пренебрежение»[150].

Описывая искусство Чаплина, автор не мог не воздать ему должное за великое использование пантомимы. Хвалебные упоминания на этот счет встречаются еще в статье Черчилля «Город фильмов Питера Пэна», опубликованной в предпоследний день 1929 года в Daily Telegraph[151]. В новом эссе он называет «главным достижением Чаплина возобновление в наши дни одного из величайших искусств древнего мира» – пантомимы[152]. Далее он перечисляет преимущества и отличительные особенности этого жанра.

Читая эссе Черчилля, нельзя забывать, что автор, хотя и стал во многом знаменит благодаря своей деятельности на ниве государственного управления, по складу характера и мировоззрению всегда оставался творческой личностью. И в этой связи особый интерес представляют качества, которые Черчилль не просто выделял в Чаплине, но которые считал неотъемлемой составляющей каждого художника. На одно из них он обращает особое внимание – готовность экспериментировать[153]. Без проб нет достижений, без эксперимента нет творца, без поиска – нет решения.

По своему характеру Черчилль не любил рутину, ценя достижения, борьбу и выход за привычные рамки. Ему импонировала разносторонность и необычность, оказывая влияние и формируя круг его общения. В его окружении было много своенравных людей, вызывавших противоречивые суждения о себе со стороны своих коллег. Но одно имя стоит особняком. Пришло время рассказать об одной из самых загадочных фигур Британии первой трети прошлого столетия: о полковнике Томасе Эдварде Шоу, больше известном как Лоуренс Аравийский (1888–1935).

Впервые Черчилль встретился с Лоуренсом на мирной конференции весной 1919 года. Встреча оставила мало оснований для продолжения общения. Черчилль слышал, что Лоуренс отказался на официальной церемонии получить награду от короля. Щепетильный в подобных вопросах, он заклеймил поведение полковника как «акт чудовищной политической демонстрации», сочтя его «крайне ошибочным, несправедливым по отношению к Георгу V как джентльмену и неуважительным – как к королю»[154]. Только потом он узнает, что отказ, хотя и имел место, на самом деле был озвучен не на официальной церемонии, а в личной беседе с монархом. Но Черчилль уже огласил свой вердикт, правда, не задев высказыванием своего собеседника. В итоге эпизод с отказом от почетной награды заставил нашего героя заинтересоваться и личностью Лоуренса, и тем, что произошло в годы мировой войны на Ближнем Востоке.