Французская рапсодия - Антуан Лорен

– Вы не знаете этих людей, Аврора. Домисиль Кавански – это клещ в собачьей спине. Чтобы его удалить, приходится резать.

– Можно задать вам вопрос?

ЖБМ поднял на нее глаза.

– А если она права? Если права Бланш? Если и Бурден прав? Что, если вы, ЖБМ, и в самом деле должны об этом подумать? Допустим, мы подошли к концу цикла. Если все известные политики больше не в состоянии разобраться в проблемах современного мира? Если они безнадежно отстали и управление должны взять на себя такие, как вы? Я серьезно, – сказала она и подошла ближе к столу. – У всех остальных кандидатов, за которых мы через полгода будем голосовать, нет и четверти вашего опыта, и десятой доли ваших связей. Бернар Арно, Франсуа Пино, Ксавье Ньель и вы – у этой четверки больше власти и умений, чем у всех политиков вместе взятых.

– Аврора, вы хотите сформировать правительство, состоящее из бизнесменов? – с тревожной улыбкой спросил ЖБМ. – Сомневаюсь, что французы с вами согласятся.

– Не уходите от ответа, ЖБМ. И вообще, между нами говоря, возьмем Франсуа Ларнье. Кто такой этот Франсуа Ларнье? Ну да, он отучился в Национальной школе администрации, но что потом? Он депутат и лидер партии; один раз за свою жизнь он был министром – пятнадцать лет назад, но чего он стоит на самом деле, этот аппаратчик и чиновник? Что он понимает в нашем времени? Что знает о мире? – Аврора разгорячилась. – За ним тридцать пять лет политической деятельности! Ему пора на пенсию, а он собирается претендовать на высший пост в стране! Это же чистый бред! А он даже по-английски не говорит.

– Вам нужно будет заняться восстановлением кишечной флоры, – сказал Ален пациенту, и тот важно качнул головой. В этот миг в дверь постучали.

– Войдите, – разрешил Ален.

В дверь просунулась голова Мариам:

– Пришел месье Лежен.

– Прекрасно. Попросите его подождать. Я приму его через пять минут.

Ален предложил Фредерику самый простой вариант: по приезде во Францию прийти к нему в кабинет и назвать ассистентке свое имя. Он пригласит его в промежутке между двумя пациентами, не заставляя долго ждать.

Проводив кишечного страдальца, Ален выглянул в приемную и не узнал сидящего на стуле мужчину, который поднялся ему навстречу. Вокруг лысой макушки у того кустились седые кудри, делая его похожим на Лео Ферре; он носил маленькие очочки в красной пластмассовой оправе и явился в толстенном пуховике. Примерно так, по мнению Алена, должен выглядеть пожилой учитель математики, придерживающийся левых взглядов. Мужчины пожали друг другу руки. «Привет», – сказал Фредерик. «Привет», – ответил Ален, пытаясь отыскать в его лице черты молодого блондина, игравшего на синтезаторе мелодию «We are such stuff as dreams are made of». Напрасный труд. Он мог бы оказаться рядом с ним на автобусной остановке и не признал бы бывшего товарища. «Неужели и я так же постарел», – думал Ален, пропуская Фредерика в кабинет.

– Хорошо долетел? – спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

– Да, вчера. Шесть лет не был. Больно долго лететь. Но я обычно принимаю снотворное и дрыхну без задних ног. Так что все нормально.

Ален кивнул.

– Ты на неделю?

– Да. Продаю родительскую квартиру. Они десять лет назад умерли.

Ален снова кивнул, решив, что выражать соболезнования немного поздновато, и вместо положенных слов просто нахмурил брови.

– Мы с сестрой ее сдавали, – продолжил Фредерик. – Приличному мужику, он прожил у нас пять лет, но потом переехал. А сейчас жильцы меняются как перчатки, снимают на месяц-другой, и все. Сестра живет в Страсбурге, я на Самуе, так разве за ними уследишь? – Он почесал затылок. – Вот в прошлом году мы и решили, что лучше ее продать. Год покупателя искали, прикинь, целый год! Никто на нашу цену не соглашался, а квартирка – загляденье, в современном доме, окна во всю стену. Риелтор говорит, такие квартиры сейчас спросом не пользуются, никто не хочет жить в такой дыре. И то правда, в этом нашем Ла-Гаренн-Коломбе от скуки подохнуть можно. Если б ты знал, до чего я рад, что больше не живу во Франции. До чего у нас народ стал злой, хуже собак. Мы с сестрой в отеле остановились, рядом с Северным вокзалом. Бумаги подпишем, и ноги в руки. Ты себе не представляешь, что это такое. Из портье слова не вытянешь, ему бы в похоронном бюро работать, а не в отеле. Ни одна свинья не помогла нам донести чемоданы. А обедать мы пошли в соседнюю пивную, так они с нас содрали по тридцать восемь евро с каждого! За яйцо под майонезом, несъедобный бифштекс и жареную картошку, которая даже не хрустела! Прикинь, это же двести тридцать франков! Полторы тыщи батов! Очуметь! Да у нас на полторы тыщи батов ты себе банкет закатишь! Свадебный пир! Огромная рыбина плюс напитки – это триста батов, то есть семь с половиной евро, да еще тебе это все принесут прямо на пляж, в соломенную хижину, да с улыбкой, да еще рыбку цветочком украсят! Честное слово, вы психи, что тут живете, точно тебе говорю.

Ален кивнул. Он не знал, что сказать. Он никогда не был в Таиланде, как, впрочем, и в других странах Азии.

– В Таиланде все улыбаются, – продолжил Фредерик, – про нас так и говорят: «край улыбок». И это не пустые слова. Тайцы – прелесть, ты даже вообразить себе не можешь, до чего они милые и приветливые. А тут! Грязь кругом, вонь, на улицу выйти противно. Во Франции что, мусорщики перевелись? Или люди превратились в свиней? Тайцы никогда не бросают мусор куда попало, они уважают природу, и друг друга уважают.

Ален покорно слушал эту непатриотичную речь. В подобном духе часто высказывались добровольные изгнанники, променявшие родину на теплые страны (Марокко или Тунис), а то и вовсе перебравшиеся в Азию (в Таиланд или на Бали). Среди его пациентов был один пенсионер, который уехал жить в Сенегал; вместе с другими соотечественниками они образовали там небольшую собственную колонию. Он тоже на все лады расхваливал сенегальцев и дивный климат Сенегала.

– Ты нашел кассету? – прервал его разглагольствования Ален.

– Нет, – ответил Фредерик. – Вчера смотрел даже в родительском подвале. Думал, вдруг туда ее сунул. Но нет. Наверное, выбросил.

Ален покачал головой.

– А ты что, еще играешь? – оживился Фредерик.

– Нет. Правда, свою «Гибсон» не выбрасывал. Она у меня в шкафу лежит. Но играть – нет, не играю. А ты?

– Иногда по вечерам бренчу на синтезаторе, – ответил Фредерик, и в его глазах вспыхнули похотливые искры. – Клиенты просят после ужина. Им нравится танцевать под звездным небом.

Ален представил себе, как Фредерик в накинутом на плечи парео, в сандалиях на босу ногу стоит перед синтезатором и наигрывает старые шлягеры вроде «My way» Клода Франсуа или «Маленький цветок» Сиднея Беше, а вокруг него кружатся в танце под разноцветными лампочками пары. Очень трогательно.

– У меня три месяца назад сын пропал, – вдруг сказал Фредерик. – В прошлом году он принял ислам и исчез. Я вот думаю, не понесло ли его в Сирию… Вот так включишь вечером CNN, а там показывают фото этого засранца в бороде и с «калашниковым» в руках. С женой я два года назад развелся, сейчас собираюсь жениться на тайке. А жена сбежала с одним типом из посольства.