Стальная метель - Андрей Лазарчук

Через месяц стало известно, что Мемнон Родосский заболел и скоропостижно умер. Последние его дни были мучительны…

Тогда же Александр посвятил меня в свои планы, касающиеся меня самого и моей армии. Мне нужно было перейти на сторону Дария, войти к нему в доверие, а в критический момент битвы бежать.

Это полностью совпадало с моими собственными планами.

Но волею царя и богов эти планы были на время отложены…

О вы, несущие чистые души в Дом Осириса, возьмите мою душу с собой в Дом Осириса, чтобы она могла видеть, как видите вы, слышать, как слышите вы, стоять, как стоите вы, и сидеть, как сидите вы. О вы, кто даёте хлеб и пиво чистым душам в Доме Осириса, давайте хлеб и пиво день и ночь моей душе, которая теперь с вами. О вы, кто открывают пути и расчищают тропинки для чистых душ в Доме Осириса, откройте для меня путь и расчистите мне тропинки для моей души, которая с вами. Она входит в ярости, но выходит в мире из Дома Осириса без препятствий или задерживания ее. Она входит хвалимая и выходит любимой и ликующей, её слуги представлены в Доме Осириса. Я шёл туда, чтобы никаких недостатков моих не было найдено и весы были свободны от их преступлений…

Как и положено, выехали затемно: Ний, Фриян, воин Равжа, учёный землеписец Менелай и дед-колдун Пуня. Стоял морозец, вроде бы крепкий, но Ний чувствовал, что днём потеплеет — и как бы не начал раскисать снег. Сейчас Колобок бодро катился вперёд, а вот по мокрому ему будет скверно…

Через час с небольшим выбрались из леса. Дальше Колобок повёл их вдоль опушки — слева простиралась степь, над которой поднимался розовато-серый восход, справа стеной стоял сосновый бор. Было безветренно и очень тихо. Снегу на опушке было куда меньше, чем в лесу, лошади сами перешли на весёлую рысь.

После полудня вдали какое-то время угадывалось становище кочевников. Фриян намеревался туда свернуть, но Ний отговорил его. Было понятно, что живых там не найдут, а брать вещи мёртвых нельзя.

Если бы день был подлиннее, прошли бы все восемь парсунгов — пройдя шесть, лошадки совсем не устали. Но стало совсем темно, и хочешь не хочешь, а надо было останавливаться и ночевать. Впрочем, как Ний понял чуть позже, никто, кроме него, не приспособился ещё к езде на этих маленьких лошадях — так что лишний отдых людям не помешает…

Ягмара вчера сделала специально для них ещё два кожаных котла, побольше и поменьше — чтобы в одном топить снег, а в другом варить похлёбку. Это было, конечно, гораздо удобнее.

Ещё они с ней вчера с крайней осторожностью сначала отвели воду из прудика, где лежал Акболат, потом вынули тело, выложили ложе прудика толстенным слоем мха и положили тело обратно, ещё и прикрыв мхом сверху. Теперь с ним следовало обращаться как с живым, но очень больным человеком…

И вечером Ягмара влила ему в рот две ложки крепкой и солёной мясной юшки. Сначала показалось, что Акболат на это никак не отозвался, но потом Ний увидел медленное движение кадыка. И вспомнил уже потом: на кадыке и подбородке чуть-чуть проступила щетина.

Акболат оживал…

Развели большой костёр и натаскали дров — чтобы хватило на всю ночь. Хотя Ний заранее продемонстрировал спутникам чудесные свойства рукавички, в них по-прежнему сидел крепко вмороженный страх перед холодными ночами. С другой стороны, подумал Ний, караульного оставлять надо, мало ли что, места незнакомые, безлюдные, а где безлюдье, там и волки. Но вообще было странно: за нынешнюю зиму он ещё ни разу с волками не встречался и даже следов не видел. Возможно, тот, неведомый, кто выложил в степи круг из волков, всё-таки чего-то добился — скажем, собрал волков в войско и куда-то его повёл… Или волки сами, что-то узнав, подались на север, где теперь немеряно бесхозного скота и бессильных, ничего не понимающих людей.

Он отошёл от костра по нужде в лес, потом почему-то двинулся дальше. Волшебная шапка была теперь на нём, он догадался пришить внутрь кусок заячьей шкурки, голове стало тепло — а острое и ночное зрение шапка продолжала давать. Так что заблудиться он не опасался. Другое дело, он не знал, что его поманило вглубь леса, где выше колена рыхлого снега…

Меж двух берёз, торчащих из снега, как вытянутые пальцы, застряв рогами, стоял олень. Наверное, он стоял тут давно — глаза его были мутные, ноги подгибались. Ний быстро подошёл к нему и полоснул ножом по горлу.

Потом повернулся и закричал:

— Эй! Давайте сюда, кто может!..

Тушу разделали быстро, тоже частью порезав на куски, чтобы потом не маяться с рубкой замороженного. Печёнку поджарили и сразу съели, но оказалось, этого мало; поэтому устроили второй ужин, час спустя — сварили мясную похлёбку. Чтобы освободить место в мешках, выбросили часть конины — позавчера её пытались сварить, но она была жёсткой и сильно пахла попоной. Взяли просто на тот случай, если не попадётся дичи. В конце концов, с голодухи можно съесть и ремни, Ний помнил, как о том рассказывали рыбаки…

Боги, как давно это было!

Как давно был прокалённый солнцем белый рыбацкий посёлок у Железных Ворот, и глиняная пыль под босыми ногами, и солончак, где из растрескавшейся серой сверкающей земли торчат местами пучки чёрной колючки… верблюды, грациозно переставляющие мохнатые ноги и презрительно поглядывающие на людей сверху… Сколько лет прошло? Знать бы. Но нет никаких вех во времени, и нет пока никакой возможности их восстановить. Сколько мне лет? Вот просто — сколько мне лет? Не знаю… Ния окружающие считали человеком сравнительно молодым, но сам он внутри себя иногда ощущал какой-то немыслимый гнёт прожитых годов. Может, так и есть, подумал он, может, эта проклятая чара не только не даёт мне умереть, но и не позволяет стареть, как все люди?

Узнать это можно было только в одном случае: вернуться в те места, где прошло детство.

Но это было немыслимо далеко…

А почему нет, вдруг спросил он себя. Ведь от того места, куда они направились, от пересечения Царской дороги и Джаига, до Железных Ворот парсунгов восемьдесят, вряд ли больше. И там хорошая многохоженная Алпанская дорога, то есть в одну сторону — дней семь-восемь…

Не смей даже и думать. Проводил диперана и вернулся обратно. Всё.

Он очнулся от внезапно нахлынувших мыслей, потряс головой. Да, это важно, это не даст покоя, но потом, когда-нибудь потом… Всё — потом.

Ему выпало караулить вторым, после учёного. Но, поворочавшись немного в тёплом нутре рукавички рядом с храпящими наперебой спутниками, Ний понял, что не уснёт, и выбрался наружу. Ночь обещала быть мягкой — падали редкие крупные снежинки. Менелай подбросил в костёр полешко, и навстречу снежинкам поднялись искры — такие же крупные и медленные.

— Ложитесь спать, учёный муж, — сказал Ний. — Вы устали больше моего.

— Устал… да, наверное, — согласился Менелай. — Но сна нет. Вы не против, если я тут посижу с вами?