Тридцать шестой - Александр Виленский

Она не была красива в общепринятом смысле, моя Вирджиния, но не было души прекрасней. Маленькая девочка была мудрее взрослых и опытных женщин, и пусть потом это чувство назовут греховным, преступным, пусть с ненавистью отворачиваются от меня те, кто ничего не понимает в истинной любви.

Как робко впервые соприкоснулись наши губы, как неумело утыкалась она в мое лицо, пытаясь неловкими поцелуями выразить свою необъятную нежность… Как удивленно вскрикнула, когда я впервые вошел в нее, раздвигая тугую кожу, покрытую забавно торчащими волосками. И этот упоительный миг, когда ее неловкое тело с тонкой сеткой ребер под мягкой скользящей кожей, с крупинками бледно-розовых сосков, впервые содрогнулось и удивленно выгнулось от непонятного и щемящего наслаждения! И этот шепот: «Я была бы готова умереть сейчас!..»

Вот она и умерла. Ушла, дав мне всего лишь десять лет счастья. Счастья, которое ей не было дано пережить. Этой смертью она вернула меня в непроницаемый мрак ужаса, щедро политого дешевым алкоголем. Почему ты бросила меня в этом мире одного, хотя клялась быть со мной вечно и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас? И она нас разлучила, чтобы соединить вновь теперь, когда они убили меня.

За это ты покарал меня, Господи? Пусть я согрешил пред тобой, но чем провинилась она?

Нет, не за это мучительное счастье мне была дарована мучительная смерть, не за это.

Но за что?!

Глупые люди. Страшатся красной смерти, бездонного колодца и острого маятника, холодеют от страха, представляя, какою быть замурованным в склепе с бочонком крепкого хереса, дрожат от ужаса при мысли о глупом орангутанге, носящемся по улицам, и не боятся того, что хуже всего — неизвестности, безответного вопроса: «За что?!»

Но есть ли ответ на этот вопрос?

Тогда, пятнадцать лет назад, я, молодой и амбициозный репортер «Литературного курьера Юга», судорожно искал тему для сенсационного репортажа. И случайно набрел на интересное объявление:

Выставка Мельцеля

Масонский зал

17 мая 1834 года —

Оригинальный автоматический

Игрок в шахматы!

Открыт фон Кемпеленом, усовершенствован Дж. Мельцелем.

Представление — каждый вечер!

Двери открываются в 7:30, сеанс — в 8:00!

И я отправился туда.

Ну что сказать? Впечатлило. Даже очень.

Открылся занавес, и на сцену выкатили странный механизм: одетый в турецкий балахон манекен, сидящий со скрещенными ногами за большим сундуком на колесиках. Вслед за этим странным механизмом появился невысокий толстячок в сопровождении весьма любопытной дамы. Весьма любопытной. Внешне она была более чем миловидна, на округлом лице выделялись большие глаза с громадными махровыми ресницами, казавшимися искусственными, но как могут быть искусственными ресницы?!

Однако вот что неприятно поражало: взгляд этой невысокой красивой женщины. Острый, проникающий до самого вашего нутра, прожигающий насквозь. Это были холодные глаза, которые могли вызывать ужас, несмотря на всю красоту.

Толстячок заговорил со смешным немецким акцентом:

— Увашшаемые дамы и господа! Сегодня, как и кашшдый вечер, мы демонстрир-руем удиффительное чшудо техники, созданное руками аффстрийского меканикуса Вольфганга фон Кемпелена, — турецкий игрок в шахматы!

Последние слова он выкрикнул, как будто подразумевая овацию. Кое-где в зале раздались неуверенные хлопки.

— Мастер фон Кемпелен завещал этот уникальный автомат мне, Иоганну Непомуку Мельцелю, своему верному ученику и последователю, который усовершенствовал это чудо технического гения и довел его до совершенства, далее которого двигаться уже некуда. Этот турок умеет мыслить, леди и джентльмены! — снова почти прокричал он, отрепетированным жестом ткнув в сторону невозмутимой куклы.

В зале еще немного похлопали.

— Мой ассистент и любимая жена, — галантно представил даму Мельцель. — Натали Мельцель!

Дама сделала что-то вроде книксена. Немцы, такие чопорные немцы. Толстяк наклонился и что-то шепнул ей на ухо. Госпожа Мельцель улыбнулась, кивнула и, спустившись со сцены, села на специально приготовленное место в первом ряду.

— Натали будет сидеть здесь все время представления, — весело объявил коротышка. — А то ходят слухи, что именно она сидит внутри этого автомата и обыгрывает в шахматы самых лучших игроков мира.

Он расхохотался, несколько осторожных смешков раздалось и в зале.

— Как и всегда, перед тем как вы, леди и джентльмены, начнете играть с великим турком, — последовал новый жест в сторону деревянного шахматиста, — я с гордостью продемонстрирую вам внутреннюю часть моего аппарата, дабы вы убедились лично, что никакого подвоха, никакого шахматного гения внутри нет, а только турецкий гений снаружи.

Он начал поочередно открывать ящички и дверцы, показывая какие-то бесчисленные шестеренки, колесики, шкивы, рычаги и ремни, которые приводили в действие куклу. Действительно, внутренность сундучка была так плотно забита, что оставалось непонятным, как можно туда вместить человека, пусть даже и карлика.

А потом началась игра.

И это было поразительно. Странно. Нет, даже страшно.

Первым вызов принял хорошо одетый джентльмен, который сел перед автоматом так, чтобы не заслонять его от публики, и турок сделал первый ход.

В тишине было хорошо слышно, как работает машина, как вращаются все те шестеренки и ремни, которые мы только что наблюдали. За несколько минут все было кончено. Выиграв партию, турок победоносно помотал головой, самодовольно оглядел публику и вновь застыл. Застыл и хорошо одетый джентльмен, с недоумением вглядываясь в позицию, а в наступившей тишине раздался громкий смех красавицы Натали.

Мои расходы возвращала редакция, и потому, несмотря на то что билеты в балаган стоили недешево, мне удалось сводить на это потрясающее представление и Вирджинию. Она была поражена не меньше меня, даже больше. Оно и понятно, она и в шахматы-то толком играть не умела, мне пришлось объяснить ей, в чем суть этой великолепной игры.

Теперь мы ходили вдвоем почти на каждое представление. Вирджиния смеялась и хлопала в ладоши, наслаждаясь безусловными и однозначными победами деревянного турка, а я наслаждался тем, как радуется моя девочка, и постоянно размышлял, в чем же секрет этого надувательства.

В том, что это надувательство, я не сомневался.

Сценарий представления всегда был один и тот же: на сцену вывозили аппарат, Мельцель представлял жену и отправлял ее в зал, демонстрировал машинные потроха, расставлял фигуры и вызывал желающих сразиться. Желающих было много, кое-кто подходил не по разу, но неизбежно проигрывал кукле в тюрбане.

И это было непонятно.

По ночам, когда моя девочка засыпала, переполненная впечатлениями от представления и умиротворенная страстной любовью, я отправлялся в другую комнату, наливал себе стаканчик-другой кукурузного самогона и размышлял. Не может быть, чтобы автомат обыгрывал любого игрока, просто не может быть. Шахматы — не самая простая игра, не может быть, чтобы шестеренки и рычаги могли просчитывать все варианты, я уж не говорю про то, чтобы думать на несколько ходов вперед, ведь именно этим и отличается мозг шахматиста от обычной механики. Человек может рассчитать и предвидеть варианты событий, машина может только рассчитать.