Стражники среди нас - Ирина Меркина

— Я абсолютно не имею права вам помогать, — добавил рав Моше, — но послушайтесь моего совета: увозите их сейчас.

Рада послушалась и оказалась права. Уже в последний день выяснилось, что муж не собирается отдавать детей: через неделю приезжает его мама, а пока помогут соседки; что он не даст калечить им жизнь и прямо сейчас идет в полицию оформлять запрет на выезд… Рада знала, что никто никуда не идет, потому что вот-вот наступит суббота. Правда, полиция работает и самолеты летают, но будущий раввин Черняховски никогда не преступит закон, запрещающий в седьмой день любую трудовую деятельность, включая борьбу за собственных детей.

И все же в аэропорту, почти пустом по случаю субботы, Рада то и дело оглядывалась и ждала подвоха на каждом этапе проверки. Она замирала, когда девушки в форме поворачивались к компьютеру с паспортом в руках и переспрашивали фамилию. Хотя их фамилию переспрашивали всегда, для израильского уха и глаза она была слишком длинной… Но сейчас каждый такой вопрос повергал ее в трепет. Вот-вот ей скажут будничным тоном: «Ваши дети не могут выехать из страны. Простите, но мы ничего не в состоянии сделать. Обратитесь в суд».

Она не знала, что будет тогда — полетит ли она без детей или останется вместе с ними в пустом аэропорту, потеряв деньги за билеты и не зная, куда деваться дальше. А главное — как она им объяснит, что в замечательный город Москву, с его театрами и парками, им никогда не попасть?..

Рада окончательно успокоилась лишь в тот момент, когда самолет российской авиакомпании оторвался от раскаленной бетонки и взмыл над прибрежными небоскребами Тель-Авива, над кружевной полоской пляжа и огромным темно-синим морем.

В Москве гремели грозы, пахло тополем и мокрым асфальтом, и от этого запаха стихала боль и проходили сомнения. Рада выгуливала детей в парках и показывала им давно забытые растения: подорожник, крапиву, одуванчики. Бродила по арбатским и патриаршим переулкам, удивляясь новым названиям и отреставрированным фасадам. Жадно мазала маслом бородинский хлеб с черной пригорелой корочкой. С упоением погружалась в развалы книжных магазинов. Любовалась из окна бесконечным закатом посреди светлого вечера. Покупала у бабушек землянику в душистых кулечках. Набирала старые номера и с улыбкой слушала радостные голоса друзей.

Заплакала она лишь однажды — когда спустилась в метро и вдохнула теплый подземный ветер своей юности.

Жизнь по-прежнему была скудной и тяжелой, но Раду это не угнетало. Теперь она была свободна.

Она не знала, какие еще беды ее подстерегают, не знала, что решенная на первый взгляд проблема лишь притаилась, как наспех залеченная, загнанная в глубь организма болезнь. Эта проблема была — дети. Она все-таки их потеряла, хотя они были с ней.

За несколько лет, прожитых младшими Черняховскими в Израиле, эта жаркая и шумная страна стала для них домом и родиной. Они поехали с мамой в Москву, потому что никто их не спрашивал и потому что мама — это мама. Но их сердца и мысли остались в пустыне, в пыльном городе, о котором Рада не могла вспоминать без содрогания.

Внешне все было мирно; они не плакали и не ныли, и даже не бунтовали против ее требования говорить между собой только по-русски. Но мальчишки так и не избавились от тягучего акцента, и учиться они захотели лишь в еврейской школе. Еврейской так еврейской, этих школ в Москве теперь хватало, и Рада согласилась.

Однако к старшим классам обнаружилось, что грамотность по-прежнему на нуле, вообще с русским письменным просто караул и никто, кроме способной Юли, не может рассчитывать на поступление в московский вуз. Да и какой вуз, когда все разговоры неизбежно возвращались к Израилю и мальчики бредили героической израильской армией! Рада надеялась, что это пройдет, водила их в театры, таскала по своим любимым уголкам Подмосковья. Дети с удовольствием смотрели «Синюю птицу» и «Волшебника Изумрудного города», собирали дикую малину с колючих кустов, валялись на пахучем сене, бегали босиком по упругим лесным тропинкам, а зимой барахтались в снегу и носились на досках по сверкающим горкам. Но у них не возникало и тени сомнения в том, что их взрослая жизнь может быть связана с какой-то иной землей, кроме Израиля.

Витя уехал, едва дождавшись восемнадцати, — из аэропорта сразу в военкомат. Ромка после отъезда брата загрустил, отыскал себе сохнутовскую образовательную программу для старшеклассников — интернат, потом подготовительное отделение университета, все за государственный счет — и начал планомерно обрабатывать маму. Через год Рада сдалась: в Москве он вряд ли мог куда-то поступить, а денег на репетиторов и взятки у нее не было. Рома отправился в золотой Иерусалим, в одну из лучших школ-интернатов, куда мечтали попасть дети со всей страны, и обещал там налечь на учебу как следует, компенсируя свое московское лодырничанье.

Что касается Юли, то она рано вышла замуж за мальчика из своей же еврейской школы, поступила в какой-то маловыразительный колледж — что-то связанное с бухгалтерией и статистикой — и жила отдельно от матери своей жизнью. Рада осталась одна, вслух выражая радостное нетерпение стать бабушкой, но понимая, что внуков ей никто не отдаст на воспитание. Никому не нужны ее театры, библиотеки, Третьяковская галерея, «Капитанская дочка», Патриаршие переулки и малина с куста. Никому — это значит ее детям.

Она утешалась тем, что хотя бы переход от строго религиозной жизни к светской они пережили без травм. Сама Рада расставалась с верой долго и болезненно, как со старой кожей. Она вернулась туда, откуда пришла: еврейство — это не только субботние свечи, молитвы и разделение мясной и молочной пищи. И даже не Эйнштейн, Мандельштам и Давид Ойстрах, не любовь к чтению и диплом с отличием. Еврейство — это умение выживать, вот и все. А она выжила.

Правда, в последнее время ей начал сниться золотой Иерусалим. И она все чаще жалела, что не сможет быть похороненной в Гиват Шауле, на кладбище, террасами уходящем в прозрачное небо, с видом на синие холмы Иудеи, в сухой каменной земле, где не нужны гробы…

От поры ревностного соблюдения заповедей она сохранила лишь пост и некоторые ограничения в Йом-Кипур — День Искупления, когда решается судьба человека и всего мира на ближайший год. Самый главный еврейский праздник, который отменяет даже обязательное застолье субботы. Как раз в тот год Йом-Кипур пришелся на субботу. И она была дома, где еще она могла быть.

В понедельник ровно в семь воодушевленная Наташа стояла у двери квартиры своей приятельницы, сжимая в руках несессер с парикмахерскими принадлежностями и пакетик с коробкой конфет — свое дополнение к чаю, которым всегда заканчивались их с Радой постригушки. Эти конфеты, свой любимый чернослив в шоколаде, она купила по дороге, предвкушая, как они не спеша усядутся в кухне, будут пить крепкий чай из больших керамических кружек, есть еще теплый песочный пирог с клубничным или сливовым вареньем, таскать из коробки конфеты, ругая себя за слабость характера, и говорить о детях. Чтобы не попасть впросак, Наташа припомнила, что старшая дочь Рады уже замужем и живет отдельно, средний служит в израильской армии и младший тоже в Израиле, учится там в колледже по какой-то специальной программе.