Стражники среди нас - Ирина Меркина

Они познакомились, когда Никитка был еще совсем маленьким и Наташа работала в ближайшей районной парикмахерской, чтобы побольше бывать дома. Рада только что вернулась из Израиля, где прожила пять или шесть лет, поселилась на соседней улице и изредка забегала подровнять и покрасить свои коротко остриженные, но все равно непослушные «лохмы». Наташа сразу перевела ее в разряд домашних клиенток, что очень устраивало Раду, потому что лишних денег у нее не водилось (за визиты на дом Наташа, понятно, брала меньше), к тому же трое детей отнимали кучу времени и ходить в парикмахерскую было просто некогда. Наташа, впрочем, ее детей так ни разу и не видела. Рада всегда назначала стрижку, когда они были в школе, потому что при этих паразитах, чтоб они были здоровы, не успеваешь вздохнуть, не то что постричься и попить чаю с хорошим человеком.

Сейчас дети Рады уже выросли, и, судя по всему, выросли удачно. Во всяком случае, Наташа всю жизнь слышала о них от Рады только хорошее. Именно об этом она и хотела поговорить. Рада тоже растила детей в полном доверии, и Наташа очень ценила ее опыт и советы, которые из заслуженной мамаши приходилось вытягивать просто клещами — Рада не любила навязывать другим свое мнение. Но сейчас Наташа заставит ее поделиться секретами воспитания, объяснит, что дело слишком серьезно. Она не сомневалась в том, что Рада знает секрет, как доверять, но при этом проверять, чтоб не было обид. И уж наверняка ее дети не сходят с ума по Третьей страже.

Что такое еврейское счастье — это каждый понимал по-своему. Семья Черняховских приехала в Израиль в конце 94-го, когда основная волна репатриации уже схлынула, да и жизнь на доисторической родине начала налаживаться. Но Леня Черняховский, в последнее время чаще называвший себя славным именем Арье, что в переводе означало «лев», только сейчас созрел для того, чтобы ступить на Землю Обетованную.

До этого они, как и многие их знакомые, пережили острый приступ национального самосознания, который привел Леню в московскую ешиву — еврейское религиозное учебное заведение. Ешива в Кунцеве славилась своими преподавателями — бывшими математиками и физиками-ядерщиками, открывшими в вере отцов несгибаемую научную логику, а также ответы на главные вопросы, поиск которых суть смысл и цель русского интеллигента. В ешиве Леня пропадал с утра до вечера, а Рада продолжала работать в школе и давать частные уроки английского. Благодаря ее заработкам они сумели пережить голод начала девяностых, когда на всеобщее опустошение накладывались еще и правила еврейского питания — кашрута, запрещавшего к употреблению даже обычный белый хлеб. Впрочем, из ешивы Леня иногда приносил «паек»: круглые коробочки со швейцарскими плавлеными сырками, консервированную «туну», то есть тунца, и сладости для детей.

Рада была хорошей женой и безропотно тащила на себе весь дом, радуясь, что Леня наконец нашел себя, что у него горят глаза, а в походке появились стремительность и стать потомка Маккавеев. Она варила домашний сыр из молока и масла, раз в месяц покупала в синагоге бледно-лиловых кошерных кур, правдами и неправдами избегала субботних уроков, а по вечерам беседовала с мужем о подробностях жертвоприношения в Храме. Труднее всего было объяснить старшим детям, почему в субботу у них не включается телевизор (лучше бы его вообще выбросить, замечал Арье) и с какой стати принесенные бабушкой конфеты надо потихоньку спустить в мусоропровод. Впрочем, у детей появились свои радости: субботние застолья с песнями и играми, еврейские садики, еврейские праздники с угощением и подарками от американских раввинов и бесконечные разговоры о том, как они поедут в Израиль.

Но поехали они лишь после смерти любавичского ребе, главы религиозного движения ХАБАД, величайшего мудреца и праведника нашей эпохи, которого многие его последователи считали мессией и на чье бессмертие в глубине души они надеялись. Кончина ребе повергла в скорбь весь еврейский мир, расколола ХАБАД и заставила Арье Черняховского встать и идти в Землю, которую Бог указал его праотцу Аврааму.

В Иерусалим Рада влюбилась сразу и безвозвратно. Бывший Ленькин однокурсник, у которого они остановились по приезде, в первый же день повез их на Тайелет — смотровую площадку, откуда открывался вид на Святой город.

Солнце садилось и зажигало янтарным светом стены домов, сложенные из белого иерусалимского камня. Синий вечерний туман уже окутывал окрестные холмы, и оттого казалось, что сверкающий город висит в сгустившемся воздухе и вот-вот взлетит в небо. Так вот что означает: «Над твердью голубой есть город золотой»!.. Он дышал, он был живым и прекрасным, как каменный цветок, — ни наростов промышленных корпусов, ни уродливых труб, ни грубых шрамов железных дорог. Стояла звонкая тишина, нарушаемая лишь голосами играющих детей. Рада отвернулась от людей, чтобы скрыть слезы переполняющих ее восторга и благодарности судьбе, которая таким волшебным образом изменила ее жизнь. На обратном пути в машине они с детьми пели: «Иерусалим из золота, меди и света…»

Через два года на центральной улице золотого Иерусалима Рада Черняховская стала свидетельницей теракта. Она переходила дорогу на светофоре, когда рядом раздался гулкий металлический хлопок, как будто с соседней крыши кто-то опрокинул мусорный контейнер. Горячая плотная волна ударила Раду в лицо и толкнула на шедшего позади прохожего. Только что отчаливший от остановки автобус словно споткнулся, тяжело подпрыгнул на месте и замер. Быстро и плавно, как на переводной картинке, с него сошла краска — из красно-белого он в одну секунду стал черным и ржавым.

Это исчезновение цвета поразило Раду сильнее, чем языки пламени и душераздирающие крики, которые тут же вырвались из окон взорванного автобуса, чем окровавленные полуголые люди, вылезающие из дверей, чем какофония сирен и звуковой сигнализации всех окрестных лавочек и припаркованных машин, среагировавших на ударную волну. Она даже не осознала толком, что произошло с людьми в автобусе, и растерянно пыталась поднять старичка, которого, не удержавшись, сбила с ног. Старичок охал и не вставал, потом его увезла «скорая», по-видимому, с сердечным приступом. Раде тоже предлагали ехать в больницу — в машине еще были сидячие места, которые заполнялись легко раненными, но она отказалась. Ей казалось кощунством сидеть в «скорой помощи» рядом с людьми, выскочившими из того ада, который она всего лишь наблюдала со стороны.

Соседка Элла, жена Лениного однокурсника, потом долго ругала ее, потому что у Рады был очевидный посттравматический шок: она вела себя заторможенно, смотрела в одну точку и вздрагивала от резких звуков. В больнице ей бы вкололи что-нибудь успокаивающее, а потом, со справкой о лечении, можно было бы получить небольшую компенсацию от службы национального страхования, что совсем не помешает при такой многолюдной семье. Рада отворачивалась и смотрела в одну точку, чтобы не слышать этих диких в своей справедливой прагматичности рассуждений. Перед ее глазами утренний автобус с чисто вымытыми окнами вздрагивал и менял цвет, покрываясь чернотой и ржавчиной.

В отличие от многих израильтян, переживших теракт, она не начала бояться ходить по улицам и ездить в общественном транспорте. Но перепуганный Леня, наспех посоветовавшись с раввином, объявил, что они уезжают из взрывоопасной столицы. Закон запрещает еврею без нужды подвергать свою жизнь риску. Вынести разлуку с Иерусалимом, особенно когда в нем проливалась кровь, казалось немыслимым. Но Рада оставалась хорошей женой и не спорила.