Планета свалок. Путешествия по многомиллиардной мусорной индустрии - Адам Минтер

Перед отправкой в Европу Леонард передал бизнес в руки семьи. Через две недели они продали его за $5 тысяч. По воспоминаниям Леонарда, одно оборудование стоило там $25 тысяч. Но ничего было не поделать. Во время войны он зарабатывал $52 в неделю, часть из которых отправлял домой в помощь матери. С войны он вернулся в 1944 году, привезя с собой камни в почках и оптимизм. «Мне благоволила самая сверхъестественная удача, какая только может благоволить человеку», – говорит он мне со слабой улыбкой.

Тут не поспоришь. Послевоенная американская экономика начала возрождаться, и если и жил в Детройте человек, который умел делать деньги из выбрасываемых отходов, то это был Леонард Фриц.

Компания Фрица Huron Valley Steel Corporation в итоге соединила его удачу и крупнейший поток отходов в истории мира – лом американских автомобилей. Но до этого момента еще оставалось два десятка лет. А тогда Леонард проводил дни, извлекая прибыль из того, что сталелитейные заводы выкидывали в отвалы. К концу 1950-х годов на него работали 127 человек, которые раскапывали свалки, как он говорит, «по всей стране».

Это была тяжелая работа, но она позволяла мелкому предпринимателю Леонарду Фрицу конкурировать с некоторыми из крупнейших горнорудных предприятий мира. В конце концов, оба бизнеса – и добыча железной руды, и добыча вторсырья на свалках – обслуживали одни и те же сталелитейные заводы. Однако рыться в отвалах дешевле, чем работать в шахтах. Вот почему мелкая сошка вроде Леонарда может попасть сюда и начать бизнес по поставке сырья. К концу 1950-х годов размах уже позволял ему выплавлять железо в собственных печах.

Первое, что нужно сделать, когда вы утром открываете небольшую американскую базу-свалку металлолома, – открыть сейф и сосчитать деньги. Если вы не забирали их с собой домой, конечно. В 1980-х и 1990-х, когда я был подростком и выпускником колледжа, мы предпочитали оставлять их в сейфе на нашей семейной базе в Миннеаполисе. Причин было две: во-первых, возить три тысячи баксов в бардачке машины – не самая лучшая идея (хотя мой отец часто так делал); во-вторых, всегда есть вероятность, что первый же посетитель заявится с товаром на несколько тысяч долларов. Если нам не хватало наличных – а так случалось частенько – кто-то всегда мог сбегать в банк, открывавшийся в девять утра.

По крайней мере, мне помнится именно так.

В летние месяцы к отцу и бабушке за приемной стойкой присоединялась моя младшая сестрица Эми, считавшая деньги. После колледжа там бывал и я. Но большую часть времени с 6:30 утра с деньгами в кассе разбирались отец и бабушка – невысокий пузатый мужчина с венчиком волос на макушке, считавший крупные купюры, и 45-килограммовая тростинка с бледно-голубыми глазами, занимавшаяся мелочью. Однако звонок телефона неизбежно разрывал эту связку «мать – сын», отец оставлял работу бабушке, а сам отправлялся говорить по телефону в свой офис в соседнем помещении.

В офисе было две примечательные вещи: сделанные из среза гигантского пня безвкусные настенные часы, купленные на ярмарке в штате Миннесота, и огромное окно, выходившее на приемную стойку с кассой. Отсюда отец мог видеть не только свою мать и человека, с которым она расплачивалась, но и телеэкраны, показывавшие склад металлолома, набитый алюминием, медью, латунью и свинцом, весы, с помощью которых покупался и продавался его лом, и двор, где посетители оставляли все – от гигантских прессов XIX века до старых автомобилей и корпусов компьютеров.

Отец проскальзывал в свое ветхое офисное кресло, мимоходом бросал взгляд на телекамеры, а потом нажимал кнопку на телефоне «Компания Scrap Metal Processors. Чем я могу быть вам полезен?» Предложить могли что угодно: алюминиевые банки, бейсбольные биты, медную сетку из химической лаборатории Миннесотского университета, целые автомобили, половину холодильника, посеребренную проволоку, партию напольных весов. Ничего не удивляло, все имело свою цену. «Камертоны? – спрашивал отец человека на другом конце провода. – Может, 15 центов за фунт, но мне надо на них посмотреть. Когда приедете, спросите Мики». Затем он вешал трубку, разворачивался и приоткрывал жалюзи, чтобы окинуть взглядом силуэт Миннеаполиса и припаркованные автомобили сотрудников.

Примерно в то же время ящик кассового аппарата захлопывался, готовый к работе, а бабушка ретировалась в прославленный чулан с метлами, который она именовала своим офисом. Здесь находились микроволновая печь, холодильник, где хранился запас кошерных хот-догов, и странный набор латунных статуэток и плохо определяемых антикварных вещиц, которые бабушка украла у работников отца, а те, в свою очередь, украли их со склада металлолома, спрятав в недостаточно укромных местах. Только здесь царил запах базы лома, известный всем мусорщикам (и бабушкам) мира: резкий, как металл, и тонкий, как проволока. Я ощущал этот запах на четырех континентах, от маленьких городков Таиланда до складов на краю Чикаго. И до сих пор каждый раз любой вздох напоминает мне об офисе бабушки и грудах металла прямо за ним.

Пока она готовила хот-доги – один для отца, один для себя (и один для меня, если я смог появиться в такую рань), отец выходил из офиса, проходил по коридору, открывал дверь склада, включал свет и поднимал дверь погрузочного дока. Пока лампы с жужжанием оживали, он обходил помещение вокруг, щурясь в темноте на свои товары.

Если отец не спешил, он любил провести пальцами по краю картонной коробки, набитой латунной стружкой с фабрики в Сент-Поле; затем заглянуть на дно коробки, заполненной автомобильными радиаторами, привезенными из пригородной ремонтной мастерской. Впереди всегда стояли коробки с латунными «каплями» – следами настоящей латуни, упавшей на пол в процессе заводского литья; лежали алюминиевые обрезки – чистые отходы после того, как оператор на станке вырезал что-нибудь из листа алюминия; коробки с медными трубками, привезенными водопроводчиками; коробки со счетчиками воды; коробки с тонкими блестящими медными проводами, выброшенными предприятиями военно-промышленного комплекса, выполнившими свои заказы на управляемые бомбы; стальные контейнеры с алюминиевыми банками, выброшенными соседями; картонные коробки со старыми персональными компьютерами, отданные людьми, беспокоящимися об охране окружающей среды; несколько картонок, забитых латунными гильзами, подобранными на местном стрельбище, которое любят полицейские, бандиты и, по моему опыту, дантисты; печатные пластины из местной типографии, отвечавшей за наши визитные карточки и фирменные бланки; а также вилки, ножи и ложки, купленные на аукционе у одной крупной авиакомпании.

Это был вполне типичный небольшой склад. Тем не менее он приносил доход, достаточный для оплаты дома в пригороде и обучения в двух частных колледжах (для меня и моей сестры). Однако меня больше всего изумляли не вещи и не деньги, а то, как быстро все менялось. Вещи, оказывавшиеся на складе в понедельник, к пятнице сменялись совершенно другими. Предложение металлолома и спрос на металлолом, казалось, просто никогда не закончатся.

В 2012 году примерно 7 тыс. предприятий перерабатывающей индустрии США отвечали за переработку 135 млн метрических тонн вторсырья, из которого можно сделать новые вещи. Это 135 млн тонн железной руды, медной руды, никеля, бумаги, пластика и стекла, которые не пришлось выкапывать из земли или вырубать в лесу. Это также превышает на целых 55 млн тонн объем обработанных муниципальных твердых отходов – то есть отходов, выброшенных в синие, зеленые и однопотоковые контейнеры, – произведенных за тот же период в домах, государственных учреждениях и в коммерческих компаниях.