Струны черной души - Евгения Михайлова

Мой Костя так страдал, он так ликовал от того, что самые честные люди рядом с ним, он так рвался в бой за справедливость и был готов отдать свою молодую прекрасную жизнь… что я сама чуть не прослезилась.

Во мне есть внутренний редактор и критик.

Я уложилась в такое количество слов, которое и произнести можно на одном дыхании, и принять сразу, не цепляясь за лишние детали и подробности.

А эмоциональный отклик — мгновенный и неожиданный для любого, кто это услышит, — он неизбежен. Потому что текст дышит — чувством, волнением и добротой. Особой добротой, она готова обернуться жестокостью в защите попранных прав.

Я подмигнула Косте:

— Так-то, козел. А ты хотел ломом и нахрапом.

Игорь приехал минута в минуту. Мельком взглянул на меня, но я сразу поняла, что выгляжу сегодня не очень. Не спала, не ела, чуть умылась. Волосы даже не причесала, и халат, в котором я обычно возилась по хозяйству, неохота было сменить. Так он же не модель ищет для работы.

Он сразу сел к моему компьютеру. Увидел портрет Кости, прислоненный к стенке, рассмеялся. Прочитал текст. Какое-то время молчал. Потом спросил:

— У вас есть счет в каком-то банке?

— Есть.

Я назвала счет, на который папа перевел наш клад. Кое-что еще осталось.

Игорь вошел в сбербанк-онлайн и перевел сумму, от которой мне жарко стало. Настолько она показалась неадекватной по сравнению с той ерундой, которую я сделала.

Он посмотрел на мое растерянное и покрасневшее лицо, понял и произнес:

— Это не ерунда. У этого могут быть самые непредсказуемые последствия, даже перемены в стране. Я счастлив, Маргарита, что мы нашли друг друга. Могу надеяться на постоянное сотрудничество?

— Еще бы, — ответила я. — С утра было такое настроение, полы хотела мыть для заработка. Лишь бы не пользоваться ни головой, ни сердцем.

— Я мог бы что-то понять. Если захочется поделиться, если возникнут трудности, которые могут быть мне по плечу, буду очень рад. И давай на «ты». Хочется, чтобы мы стали друзьями.

— Конечно, Игорь. Так и будет. А сейчас прошу прощения, у меня серьезная встреча. Точнее, тяжелая. Спасибо за оценку и гонорар.

Сергеев достал планшет и отправил на него мой текст. Сказал, что это у него секретный ресурс, нигде не зарегистрированный.

Оказывается, вся эта бодяга с продвижениями политиков — такая борьба с такими ставками, что они все скрывают, как военные стратеги.

Ладно, учтем, какие бывают в жизни ценности.

Игорь обмолвился о суммах финансовых вливаний, крутых структурах и олигархах. Ставки как на скачках.

Мне бы их заботы. Я выпроводила его уже нетерпеливо.

Меня била дрожь. Я позвонила Васе и сказала, что жду.

Мы провели с Васей ночь, сидя за столом, плечом к плечу.

Мне нужен был именно такой проводник — уверенный, спокойный, безучастный, — чтобы преодолеть земное притяжение и оказаться там. В месте, которое больше не существует. Рядом с теми, к которым не прикоснуться.

Обилие материала — письма, документы, сохраненные ссылки, мелодии, фотографии, строки поиска — меня ошеломило.

Я потерялась и ни за что бы не нашла то, что требуется для ответов на конкретные вопросы.

Дело в том, что для меня важно было все. Какая мелодия больше всего нравилась моей девочке в последние дни. Какие книги читал онлайн мой муж.

От всего, от любого слова, картинки, ноты я проводила параллели к себе, к своей любви, к своим терзаниям.

Мое пронзительное открытие — все существует. Их нет, а их жизнь, радости и страдания есть. Пока жива я.

Вася деликатно помогал мне только в техническом плане, не мешая читать, смотреть, страдать, удивляться, радоваться, ужасаться, замирать в потрясении.

Он обладал невероятной способностью: казался функцией, а не живым человеком. Ни малейших помех и дискомфорта от его присутствия и того факта, что это свидетель всего, что я хочу скрыть от остального света.

Лишь на рассвете он предложил мне прерваться, попить кофе, передохнуть.

За столом на кухне он спросил у меня:

— Маргарита, что дальше? Как вы хотели бы продолжить?

— Понятия не имею, — беспомощно призналась я. — Мне кажется, я могу это читать годами и только теряться в том, с чем не могу справиться.

— Я подумал об этом, — произнес Вася. — И позволил себе перенести в отдельную папку то, что требуется, как мне показалось. Я имею в виду расследование Сергея.

Так я поняла, что Вася не техническая функция, а полноценный помощник в расследованиях опытного детектива. Так мы выплыли.

Отдельная папка в ноутбуке, куда Вася перенес весь материал, называлась «След».

Там были фрагменты переписки, записи в «документах», немного снимков из альбомов.

Какое тяжелое, болезненное узнавание самых близких людей. Какое резкое прозрение: я плохо знала их и не стремилась к настоящей близости, когда она была возможна.

Они не знали и, вероятно, не хотели знать меня, быть ко мне ближе.

Ни за что и никогда не стану цитировать то, что я прочитала. То, что было тайной от меня, то стало тайной во мне.

Так выглядит моя жалкая, последняя преданность. Моя попытка быть достойной прощения за то, что в трудные минуты и в тягостных размышлениях самых родных людей я была рядом даже не как равнодушный свидетель. Просто как мебель.

Из записок Анатолия, которые в своем большинстве были обычными размышлениями педагога, Вася выделил и перенес в папку «След» то, что носило очень личный характер.

Да, Толя думал о том, как сохранить доверительные отношения с ребенком, отцом которого он не является. Как провести их сквозь те сложности и опасности, какие несет в себе превращение ребенка в женщину.

Это я так формально сформулировала то, что в деталях, словах и даже знаках препинания взрывало каждый мой нерв по очереди. Сколько стрел с отравленными наконечниками впились в мое сердце — это даже считать не имело смысла.

Я знала, что не долетевшие в эту ночь стрелы ждут своей очереди.

Скажу лишь по делу нашего расследования.

Да, Анатолий стал жертвой расцветающей прелести моей дочери. Он не устоял. Он справлялся из последних сил. До какой степени справлялся, до какого мига, — ответ на это мы искали в переписке Тани.

О ней я узнала уже не с острой болью, а с чувством обреченности.

У Тани была подруга и советчица, с которой она обсуждала все то, что безопаснее всего было бы обсуждать с матерью. Но она именно меня щадила, считала пострадавшей, не могла ранить своими признаниями.