Струны черной души - Евгения Михайлова

Сережа позвонил в дверь в четыре часа дня.

— Извини, не хотел по телефону, да и не до того было. Короче, все было спокойно. Я встречался с Мироновым, наводил вокруг него справки, получал информацию, которую мы сможем сопоставить с тем, что добудет Вася из ноутбуков… Сегодня рано утром заехал к нему на квартиру для уточнения каких-то деталей. Кстати, он знал, что я общаюсь с ним просто как со свидетелем. На звонки он не открыл, по телефону тоже не отвечал. Консьержка сказала, что еще не выходил. Пришлось привлечь разные службы, вскрыли дверь. Парень висел на перекладине собственного турника. На своем же ремне. Видимо, с ночи. Что-то типа посмертной записки на столе. Напечатана на компе.

— Самоубийство?

— Так написал в протоколе районный следователь. Но я попросил товарища из отдела по расследованию убийств, он прислал экспертов. Мы допускаем убийство. Земцов, заведующий отделом, взял дело.

— У Бори не было каких-то криминальных дел, связей? Чего-то не связанного с нами?

— Были какие-то не слишком законные способы добывания денег. Так у кого их нет? Надо искать.

— Сережа, какова вероятность того, что это — самоубийство или убийство — просто совпало с тем, что ты начал поиски по нашему делу?

— Если говорить честно, то совпадения — это последнее, во что я верю. Да, масса сомнений. У меня не сложилось впечатления, что парень слишком ранимый, что он склонен к депрессии. О нем мне говорили, что он по жизни достаточно угрюмый, но без видимых срывов. Какие-то махинации с недвижимостью, которыми он занимался в последнее время, по нормам нашего дикого бизнеса на криминал вообще не тянут.

— Ты допускаешь, что он испугался разоблачения как убийца Анатолия?

— Скажу иначе. Я допускаю, что сама поверхность забвения дрогнула с твоим возвращением. Шкурой чую: что-то происходит. Возможно, Миронов мог бы пролить свет. А это значило бы: он не убийца. И в таком случае он скорее всего убит. Что и покажет экспертиза.

В ту ночь я вспоминала этого парня, Таню, которая с ним разговаривала, улыбалась, Анатолия, который хмурился, заметив его куртку на вешалке в прихожей.

Воспоминания вновь терзали, кололи, впивались, мешали дышать. Иллюзия безопасности таяла в темной тишине. Казалось, утро начнется приказом:

— Соколовская, на выход.

Только это будет не вертухай.

Это может быть судьба, которая все гонит меня из норы и, возможно, из жизни.

Сережа сказал, что не верит в совпадения. А у меня они бывают.

Но, возможно, это просто события подчиняются одному приказу: «Стрелять по мишени на поражение».

У меня не получилось спокойно, в тишине одиночества обдумать первое тревожное событие моей свободы. Было бы время, я бы привела себя к нормальному выводу: все чужие беды, которые происходят рядом, не могут иметь ко мне отношение. И спокойно ждала бы своих результатов. Но времени не оказалось.

Ночью, ближе к рассвету, я, заставляя себя уснуть хотя бы на час, отключила телефон.

Утром на нем были два пропущенных звонка. Программист Вася и Игорь Сергеев.

Я тяжело задумалась.

Казалось, и выбора тут нет. Срочно звони Васе, встречай, слушай, рви душу, может, станет легче, необязательно убьет. Но меня парализовал страх. Самый отчаянный, постыдный, детский. Когда хочется закрыть глаза, заткнуть уши, забиться в угол и надеяться, что никто не найдет, что несчастья не смогут обрушиться на невидимку, что опасность постучится и уйдет, не заметив тебя.

Мысль о том, что Вася откроет мне послания и секреты самых близких, тех, кого мне никогда не найти на земле, — она превращала кровь в темный лед.

Да, именно так я ощущала леденящий страх. И я малодушно отодвинула встречу. Позвонила Васе, извинилась, сказала, что не дома, а на встрече. Но обязательно перезвоню, и мы встретимся.

И Сергееву что-то наплела насчет встречи. Но предложила прислать текст к вечеру из дома.

Он ответил:

— Нет, если не возражаете. Я заеду к вам, сначала прочитаю. Устроит — сохраню у себя своим способом. Не доверяю такие материалы рабочему компьютеру и имейлу. У нас большая конкуренция. Точнее, мы все шпионим друг за другом из разных соображений. При встрече объясню яснее.

Договорились на восемь часов вечера.

Два часа мне потребовалось, чтобы реанимировать собственное тело, заставить работать мозги. Потом я заново просмотрела материалы на политика Костю и сказала в его пустые глаза:

— А давай-ка я тебя сделаю, чтобы сам удивился. Чтобы на человека был похож.

И села за компьютер.

Мне бы хватило красноречия и образованности написать речь интеллигентного, думающего человека с высокой культурой общения, с потребностями и умением выразить свое чистое стремление ко всеобщей справедливости и только.

Так я понимаю идеал политика.

Но такая речь вязалась бы с образом Кости не больше, чем облик засушенной старой девы со шляпкой с кружевными полями и цветком.

Я так задумалась, что даже отвлеклась от своих жгучих проблем.

Был момент слабости, когда я чуть было не взяла телефон и не сказала Сергееву: «Извините, не могу я заниматься этим бредом: пытаться думать за какого-то дятла. Может, мне проще полы мыть в вашем офисе?»

И в тот момент мне это действительно казалось выходом.

Но я, конечно, сдержалась.

Вышла на кухню, достала из холодильника банку пива, которое стала держать на случай визитов Кольцова, выпила. В потеплевшей груди родилась тень решимости и даже удовольствия.

Я одна. Я у себя дома. Я прошла этот путь — от барака до своего компьютера. Что по сравнению с этим такой пустяк. Нужно всего лишь с чувством и вдохновением создать образ человека, который покажется неотразимым или в крайнем случае терпимым хотя бы четвертой части многочисленного, разного, в том числе умного и бестолкового населения. И чтобы этот образ сел на простоватого парня с бессмысленным взглядом, как костюм, сшитый талантливым кутюрье.

Я сделала ставку на искренность. На то, что у большинства политиков не вырвешь с пытками и не обнаружишь на рентгене. А мой Костик, портрет которого я поставила перед собой, наконец, хлопнул подрисованными ретушером глазами и посмотрел беспомощно, правдиво и отважно.

Он — не самый образованный человек. Он совсем не мыслитель и потому ищет поддержки у тех, кто обладает могучим интеллектом и знаниями. Он надеется на такую опору. Его идея, миссия, борьба, его судьба — тревога за всех. Он у меня бессилен унять свою рвущуюся из чистой, почти ребяческой души заботу о тех, до кого нет дела никому, кроме него…

У него сердце рвется из-за каждого ребенка, которого не на что оперировать. Из-за инвалида, забытого роботами казенных служб, запрограммированных лишь на получение собственной выгоды. И самое больное — преступники в законе, ворюги на государственных постах, которые счастливы возможностью вытирать ноги о законы. Он не может с этим смириться. Он будет искать и разоблачать.