Кукареку. Мистические рассказы - Исаак Башевис Зингер

Долго еще говорил светозарный тот лик, поверяя юной Симэлэ всевозможные тайны и всяческие секреты, которые может знать и должна знать только жена. И только когда петух закричал на своем насесте, а между створками ставней вспыхнул луч зари, голос в комнате смолк. И в тот же миг Симэлэ ощутила, словно что-то глубоко проникло ей в ноздри, что-то плотное, твердое, как горошина, поднялось к голове и протиснулось в череп. Мгновенная боль – и сразу все стало в ней разбухать и расти. Она чувствовала, как удлиняются ноги и руки, расширяется грудь, увеличивается живот – тело зрелой женщины. Зрелыми становились и мысли – мысли супруги, матери, бабушки, хозяйки большого дома, распоряжающейся прислугой, кухней, работниками. Слишком было все удивительно, чтобы при этом еще и удивляться. Симэлэ пробормотала что-то о призраках и опять впала в сон. И во сне к ней опять пришла Эстер-Крейндл и оставалась с ней, пока Симэлэ не открыла глаза.

3

Выросшая в доме реб Ижбицера неженкой, Симэлэ по утрам пыталась, коль удавалось, попозже поспать. Но в этот день она проснулась вместе со всеми. Сводные братья и сестры, увидев ее, укрытую мешком из-под муки, стали смеяться и уже собирались поиздеваться над ней – поводить по пяткам соломинкой, облить из таза водой – но Рейцэ отогнала их. Симэлэ села на лавке и добродушно так рассмеялась и сотворила «Мойдэ ани». Вообще-то не принято, чтобы юной девице подавали к постели нэйгл-васэр[64], но Симэлэ попросила, и мать, пожав плечами, принесла ей воду и таз. Затем Симэлэ оделась, мать дала ей позавтракать – ломоть хлеба и чашку цикория. Симэлэ сказала, что хотела бы сперва помолиться. Она достала субботний платок и повязала голову. В то утро Мэйер-Зисл был дома и пораженный наблюдал за поведением падчерицы. Симэлэ молилась по сидэру, наклонялась, била в грудь себя, после слов «ойсэ шолэм бимроймов»[65] сделала три шага вперед, а произнося «Алэйну», после слов «ибо они поклоняются…», как положено, сплюнула. Перед тем как сесть завтракать, снова вымыла руки по локоть и благословила трапезу. Пацанва в недоумении окружила ее, наперебой тараторя, а она с материнской улыбкой старалась их утихомирить: «Дети, дети, уймитесь, дайте и мне слово сказать!» Младшую девочку поцеловала в голову, потрепала за щечку мальчонку, другого заставила выдуть нос и утерла его своим передником. Рейцэ только глаза таращила, а Мэйер-Зисл сидел и скреб в затылке.

– Что за штуки она выкидывает? Х’лебн[66], ее просто не узнать…

– Так повзрослеть за одну ночь… – пробормотала Рейцэ.

– И молится точь-в-точь как габэтша Трайнэ-Йентэ, раскачивается, – заметил старший из братьев.

– Симэлэ, у тебя что-нибудь случилось? – спросила наконец, отчего-то смущаясь, Рейцэ.

Та не сразу ответила. Она ела, обстоятельно пережевывая еду, и, только проглотив, что было так на нее непохоже, спокойно заметила:

– Я больше не Симэлэ.

– Что? Не Симэлэ? А кто ж ты, по-твоему? – опешил Мэйер-Зисл.

– Эстер-Крейндл, жена реб Зораха Липовэра. Сегодня ночью в меня вселилась ее душа. Теперь вы должны отвезти меня в Замосьц к моему супругу и детям. Хозяйство там без меня пропадает, реб Зораху нужна жена и домоправительница…

Старшие ребята так и прыснули со смеху, младшие рты пораскрыли. Рейцэ вся как мел побелела. Мэйер-Зисл сгреб в кулак бороду:

– В эту девушку дыбэк вселился!

– Никакой не дыбэк, а святая душа Эстер-Крейндл. Она не смогла улежать в могиле, потому что реб Зорах тоскует и мается, а дом приходит в упадок… Она доверила мне все расчеты, поручила вести хозяйство. Если вы мне не верите, то у меня есть все подтверждения.

И Симэлэ открыла им кое-что из того, что сообщила ей Эстер-Крейндл ночью – наяву и во сне. И чем дольше Симэлэ говорила, тем сильней удивлялись Мэйер-Зисл и Рейцэ. Рассуждения, сам тон ее речи были необычными для девушки ее возраста. Это сидела почтенная и опытная в делах женщина, мать взрослых дочерей, у которых есть уже мужья. Слова она употребляла такие, что Симэлэ и произнести не посмела бы, если б даже и знала их, она вспоминала свои болезни, больше всего последнюю, когда знахарки и доктора совсем доконали ее пилюлями, кровопусканиями, притираниями, пиявками. И как это всегда бывает в захолустных местечках, где под дверью у всех подслушивают и подсматривают в замочную скважину, слух разошелся мгновенно, и сбежалась большая толпа.

4

Симэлэ вызвали – срочно! – к раввину. Собрались все парнэйсим[67] и другие почтенные йидн. Ребецн набросила крючок на дверь, а сам ребе и с ним рошекоол[68] и несколько наидостойнейших женщин устроили Симэлэ настоящий допрос, силясь выяснить, не врет ли она, не поселился ли в ней Руэх-ра[69] или, по меньшей мере, какой-нибудь лапитут из тех, что всегда норовят одурачить, сбить с панталыку честного, порядочного человека, завлечь его в свою сеть. После долгих многочасовых расспросов все, в конце концов, убедились, что Симэлэ ничего не выдумывает и не врет, что рассказ ее – чистая правда, потому как не только речь, голос и тон, но и выражение лица, улыбка, привычка вдруг нос шейным платком утереть, покачать головой, а также изысканные манеры – все это тютелька в тютельку как у покойной Эстер-Крейндл (которую большинство присутствующих знало). И потом: Нечистый – он ведь гордец, он высокомерен, унижает людей и позорит, а тут – ко всем уважительность, мудрость в ответах, тонкость суждений. Мужчины – те сгребли в кулак бороды, а женщины – одна сидела, вывернув ладони с переплетенными пальцами, другая с тревогой ощупывала чепец, третья потуже затягивала и опять распускала тесемки на фартуке. Прибежали ветхозаконницы из хэврэ-кэдишэ[70], которых, известно, не так просто прослезиться заставить. Но слезы текли у них по мясистым щекам, потому как здесь и слепой бы увидел, что на белый свет возвратилась сама Эстер-Крейндл.

Тут же Зайнвл-балэголэ запряг лошадей в повозку и, прихватив свидетелей, погнал в Замосьц: известить реб Зораха Липовэра о случившемся. Реб Зорах выслушал их и заплакал. Потом сел с дочерьми и сыном в карету, и четверка цугом понесла их в Билгорай, причем кучеру было сказано не беречь впрок кнута. Шлях к той поре уже весь просох, кони летели как на крыльях, и к вечеру реб Зорах с детьми были на месте. А Симэлэ все это время оставалась в доме раввина, жена его за нею присматривала и не давала всяким умникам и зубоскалам к ней приставать. Симэлэ сидела на кухне и вязала чулок для ребецн (а ведь Рейцэ давно уже сетовала, что, смотрите, дочь скоро девушкой будет – а вязать так и не научилась), рассказывая присевшим вокруг нее женщинам про всякие стародавние происшествия, про неслыханные морозы, каких уж теперь не бывает, про ужасные засухи и страшные снегопады в разгар лета, про вот такой вот град, проламывавший крыши, про падающих на землю рыб и лягушек, про ураганный ветер, обрывающий крылья у мельниц. Она выказала обширные познания в том, какие кушанья варят или пекут в богатых домах, размышляла о женских слабостях и недугах, о болезнях молодых рожениц и о всяком таком, что может знать только женщина, сама выносившая и родившая много детей. Все слушали ошеломленные: отроковица разговаривала с ними, как ровня и сверстница. Донесся скрип колес, карета остановилась, и реб Зорах Липовэр с семейством ворвался в дом. Он влетел в кухню, и Симэлэ поднялась со стула, отложила чулок и сказала: