Дом кошки, играющей в мяч - Оноре де Бальзак

Она запнулась; герцогиня не могла скрыть улыбки.

— Дорогая моя, — наставительно заметила светская дама, — супружеское счастье всегда было рискованной игрой, делом, которое требует особого внимания. Если вы будете говорить о любви в то время, как я говорю о браке, мы перестанем понимать друг друга. Выслушайте же меня, — продолжала она дружеским тоном. — Мне приходилось встречаться с выдающимися людьми нашего времени. Те из них, которые женились, за редкими исключениями вступили в брак с ничтожными женщинами. И, представьте, эти женщины управляли ими так, как нами управляет император, и если не были любимы, то, во всяком случае, их уважали. Я люблю проникать в тайны, особенно те, которые касаются нас, женщин, и поэтому забавлялась разрешением этой загадки. Вот в чем дело, мой ангел: эти «хорошие жены» сумели понять характер своих мужей; не боясь, как вы, их превосходства, они ловко подметили, чего недостает им самим, и обладали ли они достоинствами на самом деле или только притворялись, что их имеют, — во всяком случае, они нашли способ так искусно выставить их напоказ своим мужьям, что в конце концов внушили им уважение. Кроме того, запомните, что в душах этих людей, которые кажутся столь значительными, всегда заключена некоторая доля безумия, и мы должны уметь пользоваться этим. Твердо решив властвовать над ними, никогда не забывая о своей цели, подчиняя ей все наши поступки, наши мысли, наше кокетство, мы укрощаем причудливые умы, которые благодаря самой неустойчивости своих мыслей дают нам возможность влиять на них.

— О, боже! — испуганно воскликнула молодая женщина. — Так вот какова жизнь! Это битва...

— Где нужно всегда угрожать, — подхватила герцогиня, смеясь. — Наша власть совершенно искусственна. Например, нельзя допускать, чтобы мужчина презирал нас; от такого падения можно воспрянуть только при помощи отвратительных уловок. Пойдемте, — прибавила она, — я укажу вам средство, как посадить вашего мужа на цепь.

Улыбаясь, герцогиня встала и повела юную, неопытную в деле супружеских хитростей ученицу по лабиринту своего маленького дворца.

Они дошли до потайной лестницы, сообщавшейся с приемными покоями. Повернув секретный замок двери, герцогиня остановилась и взглянула на Августину с неподражаемым, очаровательным лукавством.

— Послушайте, герцог де Карильяно обожает меня, но он не смеет войти в эту дверь без моего разрешения. А это человек, который привык командовать тысячами солдат. Он бесстрашно идет навстречу огню батарей, а меня... он боится.

Августина вздохнула. Они дошли до пышной картинной галереи, и там герцогиня подвела жену художника к портрету, написанному им с девицы Гильом. Увидев его, Августина вскрикнула:

— Ах!.. Я знала, что Теодор куда-то увез портрет, но что он здесь...

— Дорогая моя крошка, я попросила этот портрет только для того, чтобы убедиться, до какой глупости может дойти гениальный человек. Рано или поздно я бы возвратила его вам, хотя и не ожидала, что буду иметь удовольствие увидеть оригинал рядом с копией. Пока мы окончим беседу, я велю отнести портрет в вашу коляску. Если вы, вооружившись этим талисманом, не сумеете властвовать над своим мужем сто лет, то вы не настоящая женщина и заслужили свою участь.

Августина поцеловала руку сиятельной наставнице, а герцогиня крепко обняла ее и расцеловала с тем большей нежностью, что готова была на следующий день забыть о ней. Быть может, эта сцена навсегда бы уничтожила целомудренную чистоту женщины, менее добродетельной, чем Августина, ибо тайны, открытые герцогиней, могли быть в равной степени спасительными и пагубными, но коварная политика высших слоев общества столь же мало подходила ей, как и узкая практичность Жозефа Леба или мелочная мораль г-жи Гильом. В какое опасное положение мы попадаем из-за ложного шага, из-за малейших ошибок, допущенных в жизни! Августина в эту минуту была подобна альпийскому пастуху, застигнутому лавиной: если он колеблется или оборачивается на крики своих товарищей, то чаще всего гибнет. Во время таких больших потрясений сердце или разбивается, или становится железным.

Госпожа де Сомервье вернулась к себе в таком волнении, что трудно его описать. Разговор с герцогиней Карильяно натолкнул ее на множество противоречивых замыслов. Как овечка в басне, пока не было волка, она храбрилась, успокаивала себя и строила прекрасные планы действия, изобретала множество уловок кокетства, даже мысленно разговаривала с мужем, находя вдали от него дар подлинного красноречия, которое всегда свойственно женщинам; но, вспомнив пристальный и холодный взгляд Теодора, она сразу начинала дрожать. Когда она спросила, дома ли барин, голос ее оборвался. Узнав, что он не будет обедать дома, она испытала неизъяснимую радость. Для нее, словно для преступника, приговоренного к смертной казни и подавшего кассационную жалобу, отсрочка, как бы коротка она ни была, казалась целой жизнью. Она повесила портрет в своей комнате и, ожидая мужа, предалась всем томлениям надежды. Она предвидела, что эта попытка должна решить все ее будущее, и вздрагивала при малейшем шуме, даже от тиканья маятника, которое как будто увеличивало ее страхи, отмеряя их срок. Она старалась убить время тысячью уловок. Ей вздумалось одеться так, чтобы быть в точности похожей на прежнюю Августину, нарисованную на портрете. После этого, зная причудливый характер своего мужа, она велела как можно ярче осветить свою комнату, уверенная, что, вернувшись домой, Теодор из любопытства зайдет к ней. Пробило полночь, когда на крик кучера открылись ворота и застучали колеса по камням безмолвного двора.

— Что означает эта иллюминация? — весело спросил Теодор, входя в комнату жены.

Августина воспользовалась столь благоприятной минутой, бросилась мужу на шею и указала ему на портрет. Художник застыл, окаменел, и его взоры попеременно обращались то на Августину, то на уличающее полотно. Робкая супруга, помертвев от страха, пристально смотрела на изменчивое, грозное сейчас лицо своего мужа и видела, как выразительные морщины набегают на его лоб, подобно облакам; потом ей показалось, что кровь стынет в ее жилах, когда он стал допрашивать глухим голосом, впиваясь в нее мрачным, горящим взглядом:

— Откуда вы взяли эту картину?

— Герцогиня де Карильяно вернула ее мне.

— Вы ее попросили об этом?

— Я и не знала, что она у нее.

Нежность, чарующая мелодия голоса этого ангела смягчила бы и людоеда, но не могла тронуть художника, терзавшегося муками уязвленного тщеславия.

— Это достойно ее! — вскричал Сомервье громовым голосом. — Я отомщу, — говорил он, расхаживая по комнате большими шагами, — она умрет от стыда; я напишу ее без прикрас. Да, да! Я изображу ее в виде Мессалины[24], выходящей ночью из дворца Клавдия.

— Теодор! — прошептал замирающий голос.

— Я убью ее.

— Друг мой!

— Она любит этого фата, этого кавалерийского полковника, потому что он хорошо ездит верхом.