Дом кошки, играющей в мяч - Оноре де Бальзак

Августина робко вошла. В глубине прохладного будуара она увидела герцогиню, томно возлежавшую на зеленой бархатной оттоманке, в полукруге, образованном мягкими складками муслина, подбитого золотистым атласом. Позолоченные бронзовые украшения, расположенные с художественным вкусом, венчали этот своеобразный балдахин, под которым герцогиня лежала, словно античная статуя. Темный оттенок бархата еще ярче выделял все ее очарование. Полусвет, выгодный для ее красоты, был, казалось, скорее отсветом, чем светом. Редкие цветы в роскошных севрских вазах подымали свои благоуханные головки. Когда эта картина предстала перед глазами удивленной Августины, она шла так тихо, что могла поймать взгляд обольстительницы. Этот взгляд, казалось, говорил какому-то лицу, которого жена художника сразу не заметила: «Останьтесь, вы посмотрите на красивую женщину, а для меня этот визит будет менее скучным». Герцогиня встала навстречу Августине и усадила ее возле себя.

— Какому счастливому случаю я обязана этим посещением? — сказала она с обворожительной улыбкой.

«Зачем такая лживость?» — подумала Августина, ответив только наклонением головы.

Ее молчание было вынужденно: она видела перед собой лишнего свидетеля — самого молодого, статного и видного из всех полковников французской армии. Полуштатский костюм еще сильнее подчеркивал его изящество. Лицо, исполненное жизни, уже само по себе достаточно выразительное, было еще более ярким благодаря закрученным черным как смоль усикам, густой бородке, холеным узким бакенбардам и смело взлохмаченной копне черных волос. Он играл хлыстиком, и это подчеркивало непринужденность, довольство, которые так соответствовали и выражению удовлетворения на его лице, и изысканности одежды. Орденские ленточки в петлице были прикреплены небрежно; казалось, он более гордится своей красивой внешностью, чем храбростью. Жена художника вскинула глаза на герцогиню Карильяно, указав ей на полковника взглядом, значение которого было сразу понято.

— Ну, Эглемон, прощайте, мы встретимся в Булонском лесу.

Слова эти были произнесены великосветской сиреной таким тоном, точно все было решено еще до прихода Августины; их сопровождал угрожающий взгляд, быть может, заслуженный офицером, с восхищением взиравшим на скромный цветок, столь непохожий на горделивую герцогиню. Молодой фат молча поклонился, повернулся на каблуках и легкой поступью быстро вышел из будуара. В этот миг Августина, следя за своей соперницей, провожавшей глазами блестящего офицера, уловила в ее взгляде то чувство, самое беглое выражение которого понятно всем женщинам. Она с глубокой грустью подумала, что ее посещение будет бесполезно: хитрая герцогиня, по всей вероятности, слишком любит окружать себя поклонниками и будет безжалостной.

— Сударыня, — сказала Августина срывающимся голосом, — вы, несомненно, удивлены, что я здесь, у вас... Конечно, это может показаться странным... чрезвычайно странным... Но отчаяние доводит до безумия и все оправдывает. Я отлично понимаю, почему Теодор предпочитает ваш дом всякому другому и почему вы обладаете такой властью над ним. Увы, в самой себе я нахожу для этого причины более чем достаточные. Но я обожаю своего мужа, сударыня. Два года страданий не вытравили его образ из моего сердца, хоть его сердце я и потеряла. И вот у меня явилась безумная мысль бороться с вами... Я пришла к вам узнать, каким способом я могу восторжествовать над вами. Простите меня, — воскликнула Августина, порывисто взяв свою соперницу за руку, которую та не отняла, — я никогда не буду так молить бога о моем собственном счастье, как о вашем, если вы поможете мне снова завоевать... не скажу любовь, но просто дружбу де Сомервье! Я надеюсь только на вас. Ах, скажите мне, как вы могли ему понравиться и заставить его забыть первые дни...

При этих словах Августина, задыхаясь от неожиданных рыданий, принуждена была остановиться. Стыдясь своей слабости, она закрыла лицо носовым платком и залилась слезами.

— Неужели вы такой ребенок, моя дорогая крошка? — сказала герцогиня. Соблазненная новизной этой сцены и невольно растрогавшись преклонением, выраженным, быть может, самой добродетельной супругой в Париже, она отняла платок у молодой женщины и сама принялась вытирать ей глаза, из сострадания шепча ей утешительные слова. После некоторого молчания кокетка, крепко сжав хорошенькие ручки Августины своими руками, отличавшимися силой и благородной красотой, сказала нежно и участливо:

— Прежде всего я посоветую вам не плакать, так как слезы портят красоту. Нужно уметь переносить горе, иначе вы заболеете, а любовь недолго живет на ложе скорби. Правда, печаль сначала придает некоторую прелесть и может нравиться, но в конце концов от нее обостряются черты, блекнут самые очаровательные лица; к тому же наши тираны из самолюбия требуют, чтобы их рабыни всегда были веселы.

— Ах, как мне заставить себя не чувствовать! Разве можно, не испытывая смертной муки, видеть любимые глаза равнодушными, унылыми, потухшими, тогда как прежде они сверкали любовью и радостью. Я не могу совладать со своим сердцем.

— Очень жаль, милочка. Право, мне кажется, я уже знаю всю вашу историю. Прежде всего поймите хорошенько, что если ваш муж вам не верен, то не я его сообщница. Если я хотела видеть его в моем салоне, то, признаюсь, мною руководило самолюбие: он стал знаменит и нигде не бывал. Я уже так полюбила вас, что не хочу огорчать рассказом о всех безумствах, которые он совершил ради меня. Нет, об одном я все-таки скажу, потому что это, быть может, поможет вам вернуть его и наказать за смелость, которую он допускает по отношению ко мне. В конце концов он поставит меня в неловкое положение. Я прекрасно знаю свет, моя дорогая, и не рассчитываю на скромность слишком выдающегося человека. Знайте же, что талантам можно позволять ухаживать за нами, но выходить за них замуж — ошибка. Мы, женщины, должны восхищаться гениальными людьми, наслаждаться их обществом, как неким спектаклем, но жить в их близости — никогда. Фи! Это все равно, что находить удовольствие в рассматривании машин, действующих за кулисами оперы, вместо того чтобы сидеть в ложе и смаковать блестящие картины. Но с вами, моя дорогая, несчастье уже произошло, не так ли? Ну что ж, нужно попытаться снабдить вас оружием против тирании.

— Ах, сударыня, еще раньше, чем войти сюда, увидеть вас здесь, я уже обратила внимание на такие тонкие ухищрения, о которых я и не подозревала.

— Вот и отлично, приходите ко мне время от времени и вы скорее поймете эти пустяки, которые, впрочем, имеют большое значение. Для глупцов внешняя обстановка составляет половину жизни, и в этом отношении многие даровитые люди оказываются глупцами, несмотря на весь свой ум. Держу пари, что вы никогда и ни в чем не умели отказывать Теодору.

— Как, сударыня, отказать в чем-нибудь тому, кого любишь?

— Какая наивность! Бедняжка, я буду вас обожать за ваше простодушие. Знайте же: чем больше мы любим, тем меньше мы должны показывать мужчине, особенно мужу, силу нашей страсти. Того, кто больше любит, порабощают и, что еще хуже, рано или поздно бросают. Тот, кто хочет властвовать, должен...

— Что вы, сударыня! Значит, нужно скрытничать, все взвешивать, притворяться, создавать себе искусственный характер, ежедневно, ежечасно? Как же можно так жить? Разве вы можете?..