В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера - Джозеф Джебелли

– Гарри Барнс, Девон, Кингс…бридж? Орчард-Клоуз, семьдесят три.

– Прекрасно! Молодец! А кто сейчас премьер-министр, помните?

– Дэвид Кэмерон.

– А нашу единственную женщину-премьера можете назвать?

– Маргарет Тэтчер.

Наверняка ей в последние годы жизни тоже пришлось проходить похожие тесты, подумал я. Ведь у нее была деменция.

Карен продолжала в том же духе; в тесте были разделы и на внимание, и на зрительно-пространственное восприятие. Она попросила меня нарисовать циферблат, называть животных на картинках, угадывать частично закрытые буквы. Я получил 93 балла из 100.

Стыдно признаться, но я провалил ту часть теста, где проверялся словарный запас. Карен попросила меня назвать как можно больше существительных – нарицательные, имена и географические названия нельзя – на букву П. Я начал с «птицы», «парохода», «плота» и «поезда», а потом перешел к ученым словам: «перспектива», «пальпация», «полимер». Выдавил еще несколько – и впал в полный ступор. Я так разнервничался из-за завышенных ожиданий (ведь я как-никак пишу книгу!), что мозг попросту оцепенел. Хуже того, в голову лезли имена и названия – Питер, Перу, Патагония – как будто стоит мне их прогнать, и это как-то поможет мне выполнить задание. Но этот раздел составлял ничтожную долю теста. Я поневоле задумался, каково это, когда мозг цепенеет на каждом разделе, как у многих больных. Однако я не мог представить себе, как перестать думать то, что я думаю, как разорвать логические цепочки, как превратить все это в туманную, недостижимую абстракцию. Человек в ясном уме по определению не может понять, что чувствует больной.

Цель подобных тестов – не поставить диагноз, а получить некоторое представление о памяти и умственных способностях человека. Например, запоминание трех слов или адреса – хороший критерий оценки рабочей памяти, разновидности кратковременной памяти, которая помогает выполнять повседневные дела. Способность вспоминать исторические факты или названия животных – критерий оценки декларативной памяти: это разновидность долговременной памяти, где хранятся знания и понятия, накопленные в течение жизни (мы упоминали об этом в третьей главе). Разделы теста, требующие наибольшей активности больного – нарисовать ключи, вспомнить арифметику и оживить лексикон – определяют так называемые исполнительные функции, когнитивные процессы, которые мы задействуем, чтобы достичь определенной цели.

Затем Карен рассказала мне, что бывает, если испытуемый получает совсем мало баллов. Соберется группа неврологов, психиатров и медсестер и устроит мозговой штурм в стиле «Доктора Хауса», чтобы поставить диагноз. Задания в тесте дают представление о том, какая область мозга поражена, а если у больного наблюдаются признаки депрессии, стресса или тревожности, рассматривают и психиатрические расстройства. Но если, как в случае Арнольда, больной уже в преклонных летах и у него глобально отказывают память и когнитивные способности, главным подозреваемым становится болезнь Альцгеймера. А когда это подозрение подтверждают данные сканирования мозга – на них видно, что клетки отмирают быстрее возрастной нормы, особенно в гиппокампе, – а это, в свою очередь, подтверждается дальнейшими проверками памяти, «ставят диагноз “подозрение на болезнь Альцгеймера”, организуют соответствующий уход и прописывают ингибиторы ацетилхолинэстеразы. Вот и все. С точки зрения терапии мы застряли в восьмидесятых. Мы широко применяем арисепт (донепезил) и, должна сказать, примерно у 60 % больных удается стабилизировать состояние на два-три года. Их родственники приходят и рассказывают, что больные меньше беспокоятся и лучше спят. Но на некоторых больных он просто не действует, и все».

Одним из таких неподдающихся оказался Арнольд. К началу 2016 года, всего через два года после того, как Дэни заметил у него первые симптомы, состояние Арнольда продолжало неуклонно ухудшаться. Рассеянность уже балансировала на грани катастрофы. Арнольд заметно ослабел, нетвердо держался на ногах, прямо-таки «ссохся», по выражению Дэни. К тому же он забывал поесть и все чаще перекладывал заботы по хозяйству и приготовлению еды на приходящих социальных работников.

С точки зрения невролога в такой хронологии нет ничего удивительного: средняя ожидаемая продолжительность жизни больного после постановки диагноза – восемь лет, большую часть из которых занимает умеренная стадия болезни. Именно это и происходило с Арнольдом. С точки зрения нейрофизиолога все свидетельствовало о том, что клубки и бляшки все-таки заполонили и другие отделы мозга Арнольда, в том числе лобные доли, что лишило его возможности строить логические цепочки, а также височные и теменные доли, что усилило страх и тревогу. Поскольку лобные и височные доли перерабатывают информацию от органов чувств, их повреждения зачастую приводят и к параноидальному бреду. Старый знакомый покажется чужаком, от которого ничего хорошего не ждешь, и родственники больных часто вспоминают, как их близкие и любимые встречали их подозрительными враждебными взглядами исподлобья.

Поскольку у Арнольда не было традиционной семьи и помогать ему было некому, он стал опасным сам для себя. Однажды социальные работники обнаружили, что он забыл выключить газ и едва не отравился насмерть. В другой раз они увидели у него на руке цепочку синяков, и оказалось, что он среди ночи упал с лестницы. Дэни очень хотел, чтобы Арнольду жилось как можно удобнее, поэтому нанял круглосуточных сиделок и постоянно отвлекался от собственной жизни и работы, чтобы получить от них отчеты.

Прилетел отец Дэни из Южной Африки и все время, пока гостил у старого друга, вспоминал истории из их йоханнесбургского детства. Арнольд слушал его со смесью радости и недоумения. Но с точки зрения отца Дэни, его старый друг был еще здесь, несмотря ни на что.

Но вскоре случилось то, чего приемные родственники Арнольда опасались больше всего. Когда Дэни приехал за Арнольдом в клинику памяти после очередного приема, Арнольд встретил его как совершенно чужого человека.

– Я мог быть кем угодно, любым случайным прохожим, – горько пожаловался мне Дэни, когда мы с ним встретились за чашкой кофе. Мы сидели в крошечной кофейне в районе Мейфэр, где работает Дэни, ясным весенним утром. – Я назвался, чтобы подхлестнуть его память, и он вроде бы узнал меня. То есть он знает, что мы знакомы, но не помнит, кто мы друг другу.

Я спросил Дэни, как дела дома.

– Господи боже мой, да он как ребенок, – признался он. – С чайником у нас вышла целая эпопея: я же отобрал у Арнольда обычный чайник и купил электрический. У него чуть ум за разум не зашел! Не желал им пользоваться, и все тут. И чайник подевался куда-то, и я купил другой – уже несколько чайников ушло. Я купил Арнольду новую настольную лампу – а через месяц и она исчезла. Будто это какие-то захватчики, которые вторгаются в его жизнь. На выходных я купил ему тостер, поставил в кухне и сам начал им пользоваться, потому что, если завести с Арнольдом разговор об этом, я в конце концов и его задушу, и сам повешусь. Мне же и самому хорошо бы не спятить.

Дэни совсем не улыбалась мысль отправить Арнольда в дом престарелых, но все разваливалось на глазах. Чтобы разведать обстановку, он свозил Арнольда посмотреть один дом престарелых, который посоветовали друзья. Это было частное заведение, к тому же недалеко от дома Арнольда. Там было два отделения для больных деменцией, оборудованных для средней и последней стадии болезни Альцгеймера.