Честная книга - Андрей Калибабин

врал. Я не видел ничего плохого в том, чтобы немного соврать заказчику, лишь бы не травмировать его нежную психику. А вот необъяснимая ложь о себе, которая подменяла и украшала действительность, очевидно, была симптомом. В какой-то момент один знакомый напился, показал фотографию машины и сказал, что купил ее неделю назад. Я сделал вид, что ничего не случилось. Полгода назад он показывал эту фотку. Машина была прокатной, на фоне были Альпы, а мой приятель туда летал кататься на лыжах. Через несколько дней я спросил, как машина. Он смутился, покраснел, но искренне не понял, о чем я. Он не помнил этого разговора, зато испытывал необъяснимую тревогу. Мне это было знакомо. Диссоциативное расстройство оказалось совсем не таким редким, как все привыкли считать.

Собственно говоря, тревога и стыд, отравлявшие жизнь после срывов, тоже были симптомом. Я боялся и ни за что не хотел вспоминать, что делал, пока был нетрезв. А когда вспоминал, или кто-то рассказывал, страшно пугался и старался поскорее забыть. Очень долго не мог понять, почему другие люди совсем не переживают из-за своих пьяных выходок. Оказалось, им не о чем было переживать. Опьянев, они оставались собой. Я же под воздействием алкоголя становился другим. И не просто другим, а таким, каким долгие годы запрещал себе быть. Конечно, это пугало. И, конечно, вызывало стыд.

Как-то раз во время встречи я почувствовал, что собеседник воспринимает меня неправильно. Он видел меня по-другому. Не таким, каким я был. Я чувствовал, что общение не клеится. Он не доверял мне. Как будто смотрел на меня и видел что-то, чего я сам не мог разглядеть. Мне стало очень некомфортно. Я вспомнил, что это случалось и раньше. Долгие годы я не обращал внимания на это ощущение. И только теперь понял, в чем дело. Иногда мне встречались люди с развитой эмпатией, усиленной прекрасной интуицией. Они чувствовали и видели, что я не тот, кем стараюсь казаться. Чувствовали пустоту вытесненных фрагментов, которую я скрывал от самого себя. Конечно, это настораживало и вызывало у них недоверие. Очень часто – неприязнь. И тоже было симптомом.

Исследуя свое расщепление, я сделал много интересных открытий. К примеру, обнаружил огромный разрыв между идеями и реализацией. Я мог придумывать прекрасные и очень привлекательные проекты. Мог месяцами прорабатывать и уточнять их. Я получал от этого колоссальное удовольствие. Но как только доходило до согласований, устранялся. Страшно злился, что ничего не получается. Но даже не пробовал что-то сделать. Красивой идеи мне было достаточно. То, без чего не могла начаться реализация, у меня было вытеснено.

Мне было плохо дома. Я не понимал, чем себя занять. Поэтому сбегал. Мне было всё равно куда – в офис, на речку, в другой город или страну. Лишь бы не оставаться дома. Я понял, почему. Там просто не было ничего моего, кроме вещей в шкафу и половины кровати. Всё вокруг было чужим. Я начал наводить порядок. Выкинул хлам из шкафов и ящиков. Разобрал завал на балконе. Оказалось, что этого мало. Тогда я начал выбрасывать, менять и переделывать всё, что попадало под руку – смесители, тумбочки, холодильник, кондиционеры. Я захватывал территорию. А когда закончил, перестал сбегать. Я почувствовал себя дома. Я ощутил себя мужчиной.

В конечном счете я столкнулся со сбоями в логике. Я был уверен, что рассуждаю и действую логично. Правда, мне всегда было проще думать, если я при этом писал. Но я не придавал этому значения. Оказалось, причина тоже кроется в расщеплении. Иногда, чтобы скрыть пустые места, где раньше находились важные фрагменты, психика вмешивалась в рассуждения и подменяла выводы. В устной речи нестыковки легко прятались – я просто не замечал их. Но через несколько месяцев ведения дневника с удивлением обнаружил, что многие мысли, возведенные на уровень правил, на поверку оказались чушью. Во время одной из встреч Андрей спросил, зачем я все время приезжаю в офис. Я задумался. Ответил, что хожу на работу, чтобы заработать больше денег. Ну, и потому, что без моего присмотра что-то может пойти не так. И тут же сам понял, насколько глупо это звучало. Я построил бизнес, а потом зачем-то принял себя на работу в качестве наемного сотрудника. Сидел и протирал штаны в офисе. Я прекратил туда ездить. Ничего не разрушилось и не сломалось. Совсем ничего не изменилось. Я был идиотом.

Почти все симптомы оказались безобидными. Они не мешали жить, и я не пытался бороться с ними. Но был один, который всё портил. Он не давал мне покоя, как надоедливый овод в жаркий летний день. Подкарауливал, как леопард пугливую антилопу. Мы долго и ожесточенно сражались, но в последние месяцы я устал. Наши отношения походили на вялую позиционную войну. Алкоголь не собирался сдаваться. Я не планировал отступать. Мы сидели в окопах и ждали. Времени и припасов хватало. Изредка случались стычки. Иногда я одерживал верх.

XV. Родные

Я научился переключаться без помощи алкоголя. В последние месяцы срывы участились, и я сильно страдал от этого. Я успокаивал себя тем, что не знал другого способа попасть на ту сторону. Но легче не становилось. Теперь же я радовался как ребенок, потому что алкоголь был больше не нужен. Я начал знакомиться.

С Максом всё было понятно. Когда-то в глубоком детстве я увидел, что папа лежит на маме. Они накрылись одеялом, и когда я открыл дверь и вошел в комнату, сильно испугались. Я понял, что там происходило что-то нехорошее. Я рос, шли годы. Всё, что касалось секса, в нашей семье было под запретом. Это никогда не обсуждалось. В результате по мере взросления я вытеснял все связанные с сексом мысли и желания как плохие и ненужные. Может, даже как запрещенные. Макс состоял из них. В нём было всё мужское и животное, что я себе запрещал. Это мне нравилось. Это мне было нужно.

Следующей была Жанна. В первые несколько дней я боялся её. Я что, вытеснил из себя женщину? Откуда она взялась? Неужели я гомосек? Это было неприятно. Я переключался в неё и пытался понять, из чего она сделана. Потом понял – из ощущений. В детстве папа часто бил меня. То ли для удобства, то ли для убедительности он использовал ремень. Иногда так увлекался, что в местах ударов проступала кровь. Я помню обиду и страх, но не помню боли. Помню его красное лицо. Помню, как вжимался в угол, а ремень продолжал хлестать по плечам,