Рыцарь и его принцесса - Марина Дементьева

образ Дейрдре невыразимым очарованием, и мужчина благоговейно замер, онемев, с грохочущим в груди сердцем, словно бы увидел тихого ангела, на голубиных крыльях снизошедшего в мир людской. Грегори произнёс её имя, не зная, земную ли зовёт женщину или небесное создание, голосом отчаянным и слабеющим, как если бы эфемерно-прекрасное наваждение поразило его, точно смертельная рана.

Заслышав тихий вздох, девушка встрепенулась, и покров мечтаний и дум слетел с её чела. Она слышала отзвуки гульбы и эхо здравниц, помнила, как утомлённый замок затих, и всё это время сидела без движения, только слёзы капелью нависали на ресницах, высыхали и являлись вновь. Дейрдре не понимала, отчего Грегори пришёл к ней, теперь, когда должен быть с молодой своей супругой; мысли путались, и она не вполне сознавала истинность происходящего с нею. Уж не колдовское ли наваждение явилось коварным ответом на исступленье её просьб?

Только тогда она поверила в явность Грегори, когда он, дрожащий, точно в ознобе, упал перед ней на колени, протягивая руки, и она робко коснулась его волос цвета тёмной меди, впервые позволив себе подобную вольность.

И от невинной ласки огню, что угрожал пожрать лорда изнутри, сделалось столь тесно, что он яростно устремился вовне. Не помня себя от страсти, Грегори поймал девичьи ладони, коим даже непрестанный труд не убавил изящества, целовал натруженные пальчики и тонкие запястья, целовал колени сквозь грубую ткань ночной рубашки, что, пронизанная светом свечи, казалась ему воздушным одеянием, в какие облачены ангелы на храмовой резьбе. Ни единую женщину не желал он так страстно, что, исчезни она тогда, растворись эфирным сиянием в его руках, он бы, верно, умер, лишившись её, как погибают без воды и пищи. Он без лукавства и обмана любил её тогда, хоть бы срок той любви и был отмерен лишь до рассвета. Он любил Дейрдре, ласкою слов и прикосновений смиряя слабое сопротивление; привыкший брать своё без долгих уговоров, с ней одною он стал терпелив и нежен, превозмогая её страх и стыд.

И она покорилась, потому что любила.

Верно, бесы — свита Грегори, и сонм светлых ангелов вели битву за душу Дейрдре. Верно, ангелы отлетели от подопечной в ту тёмную ночь.

Ночь после венчания лорда с другой, оставленной проливать злые слёзы — одной на торжественном брачном ложе, как вершина столь желанного супружества, ради неё — не помолвленной, не венчанной… В тесной каморке для прислуги, на соломенном тюфяке.

И никто не услышал слабого крика.

3

Свеча догорела, оставив лишь горький чад да обжигающие капли.

Он уходил на рассвете, и Дейрдре молчаливо провожала его, не требуя ни ложных клятв, ни постыдной благодарности. Он возвращался к законной жене, к своей леди, а она, Дейрдре, вчера бывшая ничем, нынче стала меньше чем ничем, случайной любовницей. Слово это змеёй ужалило ей сердце, но она ни словом не упрекнула мужчину, полагая единственно себя одну во всём виновной. Любовь её не растворилась в предутреннем свете, лишь сделалась горше на вкус, да тяжелей для женских плеч.

Поднявшись с любовного ложа, она поцеловала лорда на прощание, без слёз, без мольбы.

— Спасибо за счастье, единственный мой. Теперь я знаю, что было оно в моей жизни, да уж не след ему повториться… Никого я до тебя не любила и уже не полюблю. А ты возвращайся к молодой леди, повинись перед ней и не вспоминай обо мне. А уж я о себе не напомню…

А Грегори не знал, куда подеваться от стыда под светлым взором погубленной им девушки.

Ещё весь в плену воспоминаний, он почти не слышал попрёков раскрасневшейся от праведного гнева новобрачной. Однако ему составило труда вновь завоевать благосклонность простушки. Да и куда ей, замужней перед Богом и людьми, оставалось податься, ведь не обратно же в отцовский дом, и тем навлечь на себя позор?

Так, волей-неволей пришлось им притерпеться к супружеской жизни. Немало тому способствовала обоюдная страсть к шумным увеселениям, да то обстоятельство, что Грегори, не много дорожа супругой, предоставил ей свободу жить по собственному разумению, лишь бы не порождать обидных сплетен, а супруга, хоть и ревнивая по натуре, удовлетворилась статусом замужней женщины, который уже не чаяла заполучить, и оттого была не слишком требовательна к мужу. Старуха-мать, со своей стороны, как умела, сглаживала острые углы, а в уменье этом ей нельзя было отказать.

Так, супружество, начавшееся не лучшим образом, продолжилось вполне сносно.

Но что же Дейрдре?

А Дейрдре в своей доброте приняла совершённый грех целиком на себя, оправдав соблазнителя; жертва перед ним, сама же за него молилась. За себя молиться она считала не вправе, ужасаясь невольным мыслям, что в ночь своего падения была единственно счастлива за отнятую нечестивой опекуншей жизнь.

Грегори же нет-нет да вспоминал о намеренье, открыто будучи мужем нелюбимой жены, тайно жить с Дейрдре. Той ночью, что должна была стать его первой брачной ночью, он сорвал с Дейрдре покров святости и тем превратил из ангела в земную женщину. Мгновения раскаянья минули для него; свет, осиявший когда-то Дейрдре, поблёк. Привыкший обо всех судить по себе, он уже не принимал за единожды и навек принятую истину когда-то поразившие его слова любящей женщины.

Но Дейрдре не изменила себе, слова её не обратились песком и ветром. Со всегдашним достоинством она отвергла постыдное предложение, говоря о том, что греху не должно множиться, тогда как груз прежнего ей суждено нести до конца дней.

Пришлось волоките отступить. В досаде и смущении Грегори убедил себя, будто немного радости от любовницы, что горазда лишь плакать да молиться.

Своим чередом зима сменилась весной. И в один из ненастно-серых дней Дейрдре сама пришла к лорду, бледная, выгоревшая будто от некой болезни.

— Прости, что явилась нарушительницей своему слову. Ведь обещалась, что не потревожу тебя — и вот я здесь, стучу в твои двери! Ты волен не верить теперь мне, единожды солгавшей, но я не посмела б докучать тебе, будь моя забота лишь о себе одной. Так знай же, лорд мой, что я ношу под сердцем твоё дитя. Он был бы лишь моею радостью и горем, если бы не чувствовала, как болезнь точит меня изнутри. Любимый мой, знать, свыше срок мой отмерен: не увидеть мне ещё однажды, как Дева Мария укрывает поля снежным покровом… Я не ропщу, но было бы тяжко умирать, не зная, что отец хотя бы тайно проявит заботу о бедной малютке. Молю тебя, сыщи для нашего