Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

Кульминацией советско-кубинских отношений стало предложение Хрущева разместить на Кубе ядерное оружие. Кастро ухватился за эту возможность, полагая, что советский ядерный щит оградит его революцию от нападений американцев. Но последовавшая советская капитуляция[680] перед угрозами американцев в результате ракетного кризиса в октябре 1962 года глубоко разочаровала Кастро (советские власти даже не проконсультировались с ним). Кеннеди пообещал, что вторжение на Кубу никогда не повторится, но Кастро ему не верил. Он также убедился, что и СССР нельзя доверять. Кастро снова настроил себя против Советов. Ранее в этом же году Кастро доказал силу своей власти, проведя чистки в компартии Кубы. Он и Че Гевара дали ясно понять, что строгий технократический марксизм, лежавший в основе сталинской модели, больше не приветствуется на Кубе. Альтернативой должен был стать «гуманистический марксизм», как его называл Че. Это был вариант романтического марксизма, сторонники которого не боялись использовать язык морали и добродетели. Че определял свой марксизм с прямой ссылкой на молодого Маркса, в чьи работы он уходил с головой: «Экономический социализм без коммунистической морали меня не интересует. Мы боремся не только с нищетой, но и с отчуждением. Одна из основополагающих целей марксизма — исключить материальный интерес, фактор “личной корысти” и наживы, из психологических мотиваций человека… Если коммунизм станет пренебрегать факторами сознания, он окажется лишь способом распределения, но никак не революционной моралью».

На практике кубинский режим стремился связать борьбу против бедности и слабости государства с массовым участием населения в партизанском коммунистическом движении, как это делали радикальные коммунисты прошлого (на Кубе партизанское Движение называли guerrillerismo). Граждане, бескорыстные «новые люди» должны были стать солдатами равноправной, братской армии труда, делая все возможное для того, чтобы Куба смогла достичь необыкновенно высокого уровня развития. Это уже напоминало аскетический коммунизм. Кубинцев призывали работать на благо родины за очень низкое вознаграждение. Но коллективная награда имела большее значение. Огромные усилия были предприняты для повышения уровня образования и здравоохранения, их доступности всему населению, особенно сельскому, получившему больше выгоды от нового режима, чем все остальные. Кампания по ликвидации безграмотности, начавшаяся в 1961 году, была одним из движений, ставших символом эпохи. Около 250 тысяч обученных школьников и студентов объединялись в «бригады грамотности» и отправлялись на шесть месяцев в деревню. Там они жили с крестьянами. Их основной задачей было обучение крестьян грамотности и делу революции. Как это часто прослеживается в истории коммунизма, подобные кампании, во многом основанные на юношеском идеализме, пользовались большой поддержкой: они полностью переворачивали жизнь неграмотных людей. Один очевидец, прибывший из Америки, вспоминает атмосферу праздника, когда студенты вернулись из деревень в Гавану на неделю игр, парадов и других культурных мероприятий: «В лохмотьях, оставшихся от студенческих форм, с крестьянскими шляпами на головах, с рюкзаками и фонариками brigadistas наводнили столицу. Они пели, смеялись, делились историями, которые с ними произошли. Люди не могли не заметить сходства радостного возвращения армии грамотных и триумфального входа в столицу партизанских войск тремя годами ранее».

Публичное выражение радости было в центре торжеств при всех коммунистических режимах, как прекрасно продемонстрировал Милан Кундера. Неудивительно, что в то время именно Куба привлекала внимание мирового левого движения. Кубинский коммунизм отличался таким же пуританством и милитаризмом, какой был характерен для любой другой формы партизанского коммунизма. За неподчинение и инакомыслие строго наказывали отбыванием срока в печально известных трудовых лагерях, учрежденных между 1965 и 1969 годами. В первые годы своего существования кубинскому режиму успешнее других коммунистических режимов удавалось поддерживать энтузиазм и героический дух, вызванный военной победой, правда, ценой прямых ее последствий — насилия и репрессий. Отчасти это зависело от руководства и культуры партии: Че и Кастро пытались представить свой вариант марксизма как доктрину, основанную на принципах убеждения и «сознательности». В отличие от Мао и других китайских лидеров, Че и Кастро не росли в стране, где особым влиянием пользовалась партийная просоветская культура с укорененной самокритикой и чистками. Кроме того, это могло быть результатом той сравнительной легкости, с которой революционеры пришли к власти благодаря слабому сопротивлению. Правда, в южной провинции Эскамбрай крестьяне еще шесть лет пытались противостоять режиму[681], но их мятеж был подавлен силой. Многие противники Кастро просто покинули остров. После революции, в период с 1965 no 1971 год, многие представители среднего класса переехали в США с согласия обоих правительств. Таким образом, кубинцы избегали систематической классовой борьбы или массовых гонений на буржуазию, характерных для многих других коммунистических режимов. Тем временем представление о Кубе как о Давиде, которому угрожает гигантский американский Голиаф, укрепило (хотя бы на время) уверенность многих в законности действий Кастро.

И все же кубинский коммунизм не избавился от еще одного большого недостатка радикального марксизма: в своем развитии он неизбежно сопровождался экономическим кризисом. Экономический курс кубинцев стал понятен с самого начала, когда Че, главный стратег аграрной реформы[682], также возглавил Министерство промышленности и Центральный банк Кубы. Че подшучивал над нелепостью его назначения главой банка, утверждая, что случайно получил эту должность: на собрании, где обсуждалась кандидатура главы банка, Кастро спросил, кто является хорошим экономистом и смог бы добровольно занять эту должность. Фидель был удивлен, когда руку поднял Че. «Но Че, я не знал, что ты экономист!» — воскликнул Кастро, на что Че ответил: «О, я думал, тебе нужен хороший коммунист». Че выступал за интенсивный экономический курс, в котором коммунизм вскоре завоевал бы главные позиции. Как все прежние волюнтаристы, Че и Кастро настаивали на том, что привлечение в экономику народной воли приведет Кубу к скачку от аграрной бедности к коммунистическому изобилию. Режим приступил к осуществлению амбициозной политики стремительной индустриализации. Как можно было предположить, она сопровождалась стихийным централизованным планированием, американскими санкциями и потерей специалистов — представителей среднего класса, покинувших Кубу. Позже Че признал: «Мы субъективно относились к миру, будто одним разговором с ним могли что-то в нем изменить».