Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Тринадцатого апреля собрание налогоплательщиков Международного поселения вынесло резолюцию: отныне китайцы могут свободно посещать городские парки. Справедливость восторжествовала.

Дверь Марте открыла не прислуга, а девочка, Бриттани. Волосы ее были нечесаны, платье измято – верно, она спала не раздеваясь. Под мышкой Бриттани держала плюшевого пингвина с оторванным глазом.

– А где все? – удивилась Марта.

– Разбежались, – сказала Бриттани и ушла в задние комнаты.

В доме пахло опиумом. На ковре валялись шкурки от колбасы и огрызок яблока. Откуда-то донесся звук мандолины – резкий, неприятный, будто кто-то пытался играть неумеючи.

Роберт не заходил к Марте вот уже несколько недель; она убеждала себя, что у него все в порядке, просто он занят – дела, военные приготовления.

Вчера к ней явился детектив из полиции, Джонни Коллор:

– Вы знаете, что миссис Уайер погибла?

– А что с ней случилось?

– Ее застрелили. Мы ищем того, кто мог это сделать.

Коллор задал Марте несколько вопросов. Он не смотрел ей в глаза и постоянно шарил взглядом по комнате, как вор, который подумывает, что бы украсть.

– Мы знаем, что Роберт Уайер был постоянным клиентом вашего заведения, – сказал он. – Семейная жизнь его не задалась. Как думаете, мог он быть причастен к убийству жены?

Марта горячо возражала – пожалуй, слишком горячо. Коллор кривил губы: он был из тех людей, кто скорее верит равнодушной реплике, чем страстным восклицаниям.

Он попрощался и велел никому не рассказывать об их беседе – обычная полицейская формальность.

Марта догадывалась, что она может увидеть в доме Уайеров. Роберт был не первым, кто на ее глазах сгорел от опиума.

Комната с закрытыми шторами, на подносе у прикроватного столика – маленькая лампа со стеклянным колпачком. Густой запах остывшего дыма.

Роберт сидел на постели, подобрав под себя босые ноги в грязных кальсонах. На подушке темнел гриф мандолины. Корпус ее был прикрыт одеялом – так кутают больного ребенка.

Роберт не обернулся на звук шагов. В руке – тонкое шильце, на конце которого дымился маленький темный комок. Роберт переложил его в длинную трубку с чашкой в серебристой оправе. Затянулся и лег рядом с мандолиной.

Марта тихо вышла и прикрыла за собой двери. Она ничего не могла сделать: Роберт проклял себя.

Бриттани прыгала на диване, мама бы в обморок упала, если б увидела. Но мама тоже испугалась войны и уехала к родственникам. Остались только Бриттани и папа.

Часы на стене пробили два часа. Прошлой ночью было слышно, как стреляют. Бриттани лежала под одеялом с плюшевым пингвином и рассказывала ему сказку, чтобы он не боялся. Сказка была о Винни-Пухе: мисс Ада читала ей эту книжку перед тем, как уехать.

Дверь отворилась, и в комнату вошла дама в шляпе с цветком. Платье на ней было смешное (мама называла такие «вульгарность»).

– Меня зовут Марта, – сказала она. – Я старый друг твоего отца. Он попросил, чтобы я присмотрела за тобой. Собери вещи.

Бриттани с размаху села на диванную подушку:

– Я не хочу…

– Пойдем, – настойчиво позвала Марта. – Тебе нельзя оставаться одной. Будешь жить у меня: половина моего дела принадлежит тебе.

Через час на улице показались две фигуры: женщина несла плохо застегнутый чемодан, из которого торчал конец скакалки; рядом шла девочка с плюшевым пингвином в руках.

Джонни Коллор смотрел на северо-запад. Сидел на крыше таможенного здания на Банде (еще недостроенного), пил пиво из бутылки и старался держать плечо прямо, чтобы Бастеру, вороне, было поудобнее.

Закат. В небе желто-алые мармеладные слои мешались со столбами дыма.

– Демонстрация сегодня была, слышь, Бастер? – говорил Джонни. – Требовали разыскать тех, кто перебил рабочую гвардию. А военные по ним – из пулеметов. Шестьдесят шесть покойников, триста шестнадцать раненых.

Ветер теребил вороньи перышки.

– Победили мы их – теперь не скоро оправятся.

Раньше Коллор часто разговаривал с Бастером, но потом появилась миссис Уайер. Он торопился к ней, ругал себя; краем глаза глядел на небо, где маячил одинокий вороний силуэт: «Эх, прости, брат!»

Все вернулось на круги своя: крыша, пиво, закат и длинные рассказы о том о сем.

– Чан Кайши теперь «просвещенный, решительный и дальновидный политик» – так во всех газетах пишут. А совсем недавно наши разве что зад его портретом не подтирали. Они ему – деньги, он им – гарантии, что ни черта в Китае не поменяется для белых людей. Он свое Национальное правительство организовал, и старушка Англия с США его поддержали. Учись, брат, политику делать!

Коллор помолчал, потом вспомнил, что принес Бастеру гостинец. Лиззи как-то сунула ему в карман печенье.

– На-ка, брат, поклюй. Вкусно? Вот видишь, и тебе от миссис Уайер кое-что перепало.

Нина не верила в пользу радио, а зря: если бы Бинбин не услышала прощальные слова Клима, не уговорила Го подделать доверенность Ван Шоухуа, все сложилось бы иначе. Полковник Лазарев тоже помог: спланировал и разыграл выступление перед советским консульством, чтобы показать большевикам, что Клим для них – свой.

Клим не решился оставлять Китти в Шанхае, взял ее и Валентину с собой. С горем пополам добрались до Пекина, поселились в гостинице рядом с Посольским кварталом.

Жара, пылища. Китайцы смотрели неприветливо. Белые люди – враги: хоть из Советской России, хоть с Запада. Приказчики в лавках отводили взгляд – притворялись, что не замечают. Не грубили, но старательно презирали.

Пекин – город стен. Все – от крошечных домиков до императорского дворца – обнесено высокими заборами. Только глянцевитая черепица мелькает сквозь ветви деревьев.

Клим постоял перед черной дверью в ограде: растрескавшееся дерево, позеленевшие бронзовые ручки.

Плана у него не было. Имелась лишь подправленная Го записка от Теодора Соколова. В ней значилось, что Клим командируется в Пекин, чтобы помочь спасти видного советского работника Нину Купину.

Он взялся за тяжелый молоток, висевший на цепочке, и постучал в дверь. Открыл белый парень, похожий на студента.

– Вам кого? – спросил по-английски.

Клим объяснил, что ищет Заборовых.

– Погодите.

Парень затворил дверь и ушел. Клим ждал минут десять. Наконец послышались шаги, лязгнул засов.