Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Опять демонстрация. Выкрики: «Долой милитаристов!», «Да здравствует единый Китай!»

За месяцы, проведенные в одиночке, Даниэль многое передумал. Сначала была дикая злоба: на себя, дурака, на Аду – он почти не сомневался, что она была повинна в его аресте. Потом на жену, когда выяснилось, что его арестовали из-за письма Эдны.

Затем пришел страх смерти – не той бесшабашно-геройской на войне, о которой Даниэль даже мечтал, а страх мучительного подыхания в камере. Даниэль отравился дурной пищей, и его несколько дней беспрерывно рвало. Врача, лекарств, простой человеческой жалости ему не полагалось.

При обыске у Даниэля не отобрали нэцке с изображением лисички кицунэ: невежды полицейские решили, что это один из грошовых амулетов, которые во множестве продаются в Старом городе. Даниэль попросил охранника отнести нэцке в японский квартал, в лавку знакомого аптекаря – любителя древностей. Тот сразу все понял: в свое время он долго упрашивал Даниэля продать ему женщину-лисичку с девятью хвостами. Охранник получил свою мзду, а арестант – облатки с порошками, которые спасли его – до суда и расстрела. Нина действительно сделала ему бесценный подарок.

В ожидании казни Даниэль все чаще вспоминал Эдну. После свадьбы он отвез ее в Ханчжоу – любоваться древними храмами в бамбуковых зарослях.

Они сидели на камне, смотрели на залитую солнцем долину, и Даниэль пересказывал Эдне «Путешествие на Запад» – китайский роман, созданный в шестнадцатом веке великим книжником У Чэнъэнем:

– Это история о Царе Обезьян, бесстрашном воине: он летал на облаке и своим волшебным посохом побивал демонов. Он провозгласил себя Мудрецом, Равным Небу, но при этом был большим негодяем.

Эдна рассмеялась:

– Тут уж надо выбирать: либо мудрость, либо подлость. Умный человек не может быть мерзавцем – ведь это ужасно глупо: если ты вредишь людям, они отвернутся от тебя.

Когда-то Даниэль говорил: «Куда бы я ни пришел, мир должен становиться лучше». Он подбирал бумагу с пола уборной – ради чистоты; занимался поставками оружия – ради возрождения Германии; бомбил города – ради иллюзии вседозволенности и могущества. Человек, сеющий огонь с неба, – это ведь почти бог.

Даниэль Бернар был Царем Обезьян, которому по недоразумению досталось слишком много силы, и он пользовался ею как… обезьяна. Куда бы Даниэль ни приходил, он оставлял после себя несчастье. Он был главным героем сказки, а кому какое дело, что чувствуют третьестепенные демонята, которых он так эффектно бьет посохом?

Великий Мудрец, Равный Небу, боролся за справедливость и наконец получил ее – в камере смертников. В деле улучшения мира ему следовало ограничиться уборными.

Боги сжалились над Царем Обезьян и дали ему второй шанс.

Иди теперь по городу с полными ладонями жидкого, горячего, дымящегося счастья. Как им распорядиться? Как не упустить сквозь пальцы?

Ты не знаешь.

Ты привык бить по головам, корчить рожи и награждать себя цветистыми титулами.

Учись, Мудрец, Равный Небу. И помни, что небо – это всего лишь воздух.

Холодный дождь – лучший полицейский на свете. Еще вчера город кипел от демонстраций; утром двадцать третьего марта на улицах не было никого, если не считать патрульных и очереди у газетных стендов, где вывешивали списки убитых.

Полторы тысячи домов сгорело. На улицах валялись серая форма армии северян и красные повязки палачей. Ветер трепал мокрые знамена.

Пропускной пункт на Баундэри-роуд вторые сутки осаждала толпа. Поникшие шляпы, военные фуражки, унылые зонты. Британский офицер забрался на броневик, охраняющий ворота в Международное поселение.

– Китайским полицейским и солдатам входить на территорию иностранных концессий не разрешается, – кричал он в рупор. – Запрещено носить флаги, транспаранты и любые вещи агитационного характера на любом языке. Запрещена любая военная форма, кроме перечисленных ниже…

Митя и Ада стояли, накрывшись одним куском картона на двоих. Оба были перемазаны с головы до пят; чернобурка Ады где-то потерялась, один каблук сломался.

Феликса пропустили за заграждение – переговорить с начальником поста.

Два дня они метались вдоль оцепления. Заслышав русский акцент, их гнали и грозили пристрелить, если они не отойдут. «Большевики! Коммунисты!» Точно так же от одного пропускного пункта к другому бегали солдаты армии северян – без знаков различия, босые, многие в бинтах.

На Баундэри-роуд Феликс встретил трех офицеров с «Великой стены».

– Все кончено, – сказали они. – Тех, кто не ушел, перебили.

– А отец Серафим? – спросила Ада.

– Получил пулю в голову.

Феликса не было больше часа.

– Он не вернется, – прошептала Ада. Она вконец измучилась, на руке от локтя до запястья горел вспухший порез.

Митя погладил ее по плечу:

– Феликс вернется. Он хороший человек.

Вдруг Ада заметила в толпе Даниэля. Он стоял совсем рядом – бородатый, в драной куртке.

– Мистер Бернар, вы? – ахнула она.

Он не успел ответить. Англичанину на броневике передали бумагу, тот пробежался по ней глазами и поднял рупор:

– Представители белой расы, в том числе русские военные, могут войти на территорию Международного поселения.

Толпа всколыхнулась; китайцы, знающие английский язык, начали переводить.

В воротах появился Феликс.

– Ада! – позвал он. – Иди сюда!

Она кинулась к нему, но стоявший рядом китайский офицер схватил ее за руку.

– Все вместе пойдем! – крикнул он злобно. – Одних вас мы не пустим!

Митя заспорил с ним. Тот его ударил. Кровь, визг, давка.

– Ада!

Она видела, как Даниэль бросился к ней. Обернулась – Феликс рвался с другой стороны, десятки рук хватали его, оттаскивали в сторону. Китайский офицер вытянул из ножен саблю, взмахнул – что-то горячее брызнуло Аде на щеку. Толпа, взвыв, отпрянула. Даниэль упал с разрубленной шеей.

– К воротам! – закричали русские офицеры, кто-то поволок Аду за собой.

Громко застучал пулемет.

Начальник пропускного пункта велел стрелять поверх голов, чтобы разогнать толпу. Но несколько пуль срикошетили, и на перекрестке остались лежать двое. Одного из них, Феликса Родионова, русские офицеры вынесли за ограждение. Через час он умер.

Народная революционная армия ворвалась в город со стороны Лунхуа, предместья, знаменитого своей пагодой, арсеналом и местом для казней. Над Северным вокзалом все еще стоял дым.