Жизнь - Кит Ричардс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это поразительная вещь… Кит, безусловно, в своей лучшей форме, и Уэйн Шортер с ним – вот страннейшая пара: с Уэйном Шортером, который знай себе дует свое, под конец это уже был какой-то Колтрейн, какая-то A Love Supreme[261]. Там было что-то необычайное. Как будто десять человек, которые играют одновременно, – волшебная сессия. На этой вещи не делали никаких наложений, она сама собой такая вышла. И еще одно в ту ночь было особенное, когда мы ее записали. Чарли уезжал домой – конец вахты, последний трек альбома. На следующий день уже выносили инструменты. Чарли за порогом ждет машина. Он делает финальные фанфары, последний дубль, и это похоже на всеобщее прощальное ура, и у всех было странное ощущение в конце записи альбома – ни я, ни остальные не думали, что еще когда-нибудь соберутся в студии. Поэтому для меня How Can I Stop – это была кода. Я думал, что это последняя вещь, которую они запишут в своей жизни, и какой же это прекрасный способ проститься. Как мне перестать, если уж я начал?[262] Никак особенно – просто берешь и заканчиваешь.
“Амстердам Арена”, 31 июля 2006 года.
Peter Pakvis / Getty Images
В компании Wingless Angels на Ямайке. Мы устраиваем у меня в Коннектикуте домашнюю студию, и я ломаю ребра в своей библиотеке. Рецепт колбасок с пюре. Похмельное сафари в Африке. Рыцарское звание Джаггера; мы снова работаем и сочиняем вместе. Пол Маккартни приходит в гости по пляжу. Я падаю со здоровенного сука и ударяюсь головой. Операция на мозге в Новой Зеландии. “Пираты Карибского моря”, прах моего отца и последняя рецензия Дорис
Двадцать с чем-то лет спустя после того, как я начал играть с местными растаманами, я приехал на Ямайку вместе с Патти на День благодарения 1995 года. И позвал отдохнуть с нами Роба Фрабони с женой – Роб познакомился с этой компанией еще в 1973-м, тогда же, когда и я. Но отпуск у Фрабони закончился в первый же день, потому что оказалось, что в данный момент все уцелевшие члены коллектива присутствуют в полном составе и готовы к подвигам, а это была редкость – за прошедшие годы было много потерь, взлетов и падений, и арестов тоже, так что тут нам выпала исключительная историческая возможность наконец их записать. Фрабони как-то умудрился раздобыть немного записывающего оборудования через ямайского министра культуры и быстренько предложил садиться писать все это дело. Это был настоящий подарок богов.
Подарок еще и потому, что Роб Фрабони – тот гений, который вам нужен, когда надо записывать какую-нибудь нестандартную фигню. Его знание и умение организовать процесс в самых необычных местах – это что-то умопомрачительное. Он работал продюсером на записи The Last Waltz[263], он ремастировал все бобмарлиевские вещи. Он один из лучших звукорежиссеров, которых вообще можно встретить. Он живет совсем рядом со мной в Коннектикуте, и мы много чего поназаписывали в моей тамошней студии, о чем я еще напишу. Как и все гении, он может действовать на нервы, но это как полагается.
В этот год я наконец окрестил коллектив Wingless Angels. Я сделал такой небрежный рисуночек – он на обложке альбома, – где изображается фигура вроде бы летающего растамана, и рисунок остался валяться где-то дома. Кто-то увидел и спросил, что это такое, а я, особо не задумываясь, ляпнул: бескрылый ангел[264]. В группе на этот раз было пополнение в лице Морин Фримэнтл – тетки с мощнейшим голосом, притом что женский вокал вообще редкость для растаманского фольклора. Вот как мы встретились – в ее изложении.
Морин Фримэнтл: В один вечер Кит сидел с Локси в баре Mango Tree в Стиртауне, а я просто мимо проходила, и Локси говорит: сестра Морин, заходи, выпей с нами. Я захожу и вижу этого человека. Кит обнял меня и говорит: смотрю, эта сестра – какая надо сестра. И мы стали выпивать вместе – я пила ром с молоком. А потом как-то получилось… Не знаю, воля Джа. Я взяла и как запою. Просто взяла и запела. И Кит говорит: эта женщина мне нужна. И с тех пор все пошло-поехало. Я просто запела. Меня просто несло. Просто запелось: любовь, мир, радость, счастье, и все вылилось в пение. Это было ни на что не похоже.
Фрабони поставил микрофон в саду, и в начале записи можно слышать сверчков и лягушек, как океан шумит за верандой. В доме у меня окна как таковые отсутствуют, только деревянные ставни. Можно услышать, как на заднем плане народ играет в домино. Ощущение создается очень мощное, а ощущение – это все. Мы забрали пленки обратно в США и там начали прикидывать, как бы сохранить это главное. Тогда-то я и познакомился с Блонди Чаплином, пришедшим на запись с Джорджем Ресили, который потом стал ударником у Боба Дилана. Джордж из Нового Орлеана, у него много разных рас намешано – он и итальянец, и черный, и креол. От чего сразу вздрагиваешь – это от голубых глаз. Потому что с таким голубыми глазами он может что захочет делать безнаказанно, в том числе свободно гулять через железную дорогу – хоть к белым, хоть к черным.
Мне хотелось перевести Angels в более глобальное измерение, и поэтому люди отовсюду начали приезжать к нам в Коннектикут делать наложения. Например, невероятный скрипач Фрэнки Гэвин, который основал De Dannan, ирландскую фолк-группу, – он тоже появился у нас со своим офигенным ирландским юмором, и начало вырисовываться что-то определенное. Этот диск явно не отличался большой коммерческой привлекательностью, но его необходимо было выпустить, и я до сих пор страшно им горжусь. Настолько, что планировал запустить еще один, когда это писалось.
* * *
Очень скоро после выхода Exile хлынула такая волна технологий, что даже самые крутые знатоки среди звукорежиссеров перестали сечь фишку. Как так получается, что давным-давно на Денмарк-стрит я добывал офигеннейший звук из барбанов с одним микрофоном, а теперь у меня их пятнадцать штук, а бухает так, как будто кто-то роняет какашки на кровельное железо? Всех унесло черт-те знает куда с этими новыми техническими наворотами, но сейчас, слава богу, все потихоньку возвращается на круги своя. В классической музыке они теперь еще раз перезаписывают то, что поперезаписывали на цифру в 1980-х и 1990-х, потому что та фигня элементарно недотягивает. Сам я всегда чувствовал, что работаю наперекор технике, что помощи от нее никакой. Поэтому-то все так долго и выходило. Фрабони на себе пережил всю эту бодягу: если у тебя на ударную установку не навешано пятнадцать микрофонов, ты просто считаешься профнепригодным. А потом еще басиста надо было запереть наглухо, и в результате все сидели по своим клетушкам, изолированные каждый в своей кабинке. И ты играешь в этом громадном помещении и не используешь его ни на грамм. Идея, что нужно всех разделить, – это совершенная противоположность рок-н-роллу, где вся фишка в том, что собирается компания, выдает звук и просто фиксирует его как он есть. Это такой звук, который они производят коллективно, а не поодиночке. Всякие фуфловые мифы про стерео, хай-тек, “Долби” – это все абсолютно противоречит тому, чем должна быть музыка.