Критическая масса. Как одни явления порождают другие - Филип Болл

Не все разделяли эту мрачную точку зрения. В 1902 году русский князь Петр Кропоткин[144] опубликовал книгу Взаимная помощь как фактор эволюции, в которой доказывал, что человеку свойственно стремление именно к сотрудничеству, а не к соперничеству. В качестве доказательства он приводил множество очень интересных примеров и форм сотрудничества в разных общественных структурах от обычаев аборигенов на островах Полинезии до организации средневековых гильдий. Кропоткин написал книгу не из стремления утвердить принципы доброты и гуманизма, а всего лишь для пропаганды своих общественно-политических взглядов. Он был анархистом и старался убедить читателей, что все социальные проблемы могут быть решены на уровне малых коллективов отдельными людьми, а правительства и государственные структуры вообще не нужны и потому должны быть уничтожены. Но Кропоткин сумел привести в защиту своей концепции сотрудничества лишь собрание анекдотов, тогда как дарвинизм претендовал на научное обоснование закона природы.

Кроме того, даже самые интересные примеры альтруизма и доброты не могут скрыть очевидного для всех факта, что цивилизация порождает и множество своих противников, т. е. асоциальных типов, от бездельников до серьезных преступников. Объясняется это тем, что многие люди отказываются играть отведенную им социальную роль. Еще Локк призывал изолировать и наказывать воров, бродяг и убийц. Конечно, для многих преступлений можно найти разумные объяснения и даже оправдания — беспросветную нищету, сильные страсти, расстройства психики и т. п. Но, с другой стороны, бесспорно, что масса преступлений совершается здоровыми и нормальными людьми. Они лишь стараются победить других, преуспеть в жестокой борьбе за существование и делают это расчетливо и спокойно, воспринимая возможное наказание в качестве профессионального риска.

Отказ от сотрудничества с обществом вовсе не обязательно принимает форму прямого противостояния в виде воровства или убийства. Уклонение от уплаты налогов практически не наносит вреда никому из окружающих, и люди продолжают обманывать государство, прекрасно понимая, что будет со страной, если все последуют их дурному примеру. Проблема стара как мир. В качестве иллюстрации можно напомнить ситуацию в средневековых английских деревнях, где всегда существовал общий выгон, на котором все члены общины могли свободно пасти свой скот. Такая система подразумевала самоограничения, так как если кто-то заводил слишком много коров, а затем его примеру следовали и другие, то большое стадо быстро объедало пастбище, делая его скудным и непригодным для дальнейшего пользования. В результате такой неумеренности, естественно, могла разориться вся община, что часто и происходило. В сущности, ситуация с глобальной экологией сейчас очень напоминает именно такую средневековую деревушку с общим выгоном, так как мы безжалостно вылавливаем запасы рыбы, загрязняем реки и насыщаем атмосферу вредными выбросами.

Именно такие проблемы являются главными для любых социальных структур, основанных на добровольной кооперации. В большой общине всегда найдется кто-то, желающий урвать больше положенного из общего имущества. Прав ли Кропоткин с его мечтой о маленьких общинах? Можно ли напугать бездельников введением жесткого законодательства?

Проблема «недовольных» членов любого сообщества, нарушающих установленные правила социальных отношений, особенно остро проявляется в международных делах. И для Гоббса, и для Локка государство представляло собой единое целое, объединяющее народ в «политическое тело», в огромного, безжалостного и воинственного Левиафана. При этом страны и народы, выступая в качестве объединенных множеств, вновь напоминают отдельных людей в естественном, диком состоянии, когда над ними не было никакой верховной власти. Государствам, как и людям, также приходится осознавать, говоря словами Локка, что «состояние мира, доброжелательности, сотрудничества и созидания противостоит состоянию вражды, ненависти, насилия и разрушения».

Гоббс отлично понимал сложность проблемы и не видел для нее ясного решения, что проявляется даже в стиле изложения. Выступая строгим логиком при анализе отношений людей друг с другом и с государством, Гоббс теряется, доходя до рассмотрения межгосударственных отношений, и неожиданно переходит к страстным жалобам:

Конец XVII века, расцвет, как считают, эпохи разума, прославился поразительной жестокостью и воинственностью. Кроме того, почти все европейские правители того времени как на подбор отличались удивительной ограниченностью, мелочностью и мстительностью, что и приводило в отчаяние строгого рационалиста Гоббса, искавшего во всем порядок и закономерность. Интересно, что бы подумал Гоббс о правителях современного мира?

С этой точки зрения очень интересно задуматься о возможностях создания всемирного правительства, что активно обсуждали многие выдающиеся мыслители начала XX века, среди которых стоит особо отметить писателя Герберта Уэллса и физика Лео Силарда (Сциларда). Сложность проблемы связана с тем, что никакое содружество государств не может без использования силы ничего сделать с «нарушителями», т.е. странами, отказывающимися соблюдать принятые остальными нормы. Формально обязанность и возможность необходимого принуждения возложена на Организацию Объединенных Наций, но даже западные демократии не всегда подчиняются требованиям ООН. Декларация ООН о правах человека не выполняется, а многие страны игнорируют решения Международного суда. Нельзя притворяться, что в современном состоянии эта организация способна хоть в какой-то мере выполнять функции мирового правительства.

Может ли мировое правительство быть установлено мирным путем? Даже если это возможно, хотим ли мы этого? Идея мирового правительства восходит как минимум к Канту и Руссо. Но Кант отверг ее, несмотря на то что благодаря мировому правительству могло быть построено «государство всеобщего мира». Причина: рано или поздно это приведет к возникновению «самой ужасной деспотии». Для предотвращения постоянных войн между европейскими государствами Руссо предлагал создать из них федерацию, но его планы были очень далеки от того, к чему пришла современная Европа. Руссо мечтал о сильном объединении, способном диктовать своим членам требуемое поведение, а нынешний Евросоюз является очень рыхлой федерацией, которую даже самые ярые еврофобы не могут обвинить в авторитаризме.