Бессмертный избранный - София Андреевич

Раненые рассказывают о страшной бойне, которая закончилась прорывом обороны у северной стороны, возле дома фиура. Зеленокожих было много, они грызли, кусали и рвали на части, не замечая ни друсов в груди, ни мечей в животах. Их можно было остановить, только отрубив голову. В наступающих сумерках люди Асморанты бежали до первых домов, где укрылись от холода — но не укрылись от врага.

— Когда все закончилось, и мы вышли из дома, земля была желтая и зеленая от их крови. Мы тыкали в них друсами из окон, а они все лезли и лезли… Пока побережники не дали команду отступить.

— Они с ними? — спрашиваю я. — Идут сзади, как и тогда?

Воины кивают.

— Сначала спускают зеленых с цепи, как собак, — говорит один.

— А потом, когда они прорываются, то идут сами, — добавляет другой.

Я оглядываюсь на сонную Инетис, откуда не доносится ни звука. Ее магия могла бы убить их всех. Один миг — и Шину была бы дана передышка. И мы бы смогли подготовиться, смогли бы что-нибудь придумать, будь у нас время.

Время…

Закатное солнце заглядывает в окно, озаряя меня золотистыми лучами, и лицу становится жарко. Я отворачиваюсь, прикрыв глаза, но темнее не становится. Золотистое сияние лишь усиливается, наполняет собой воздух, заставляя кровь биться в жилах все быстрее.

Я уже знаю это сияние и этот жар.

Я вскакиваю на ноги вслед за встревоженными воинами, и сердце подпрыгивает к горлу, собираясь совершить головокружительный толчок и выскочить из груди. Глаза застит красный туман, и только благодаря тому, что я уже так хорошо изучил и коридор, и расположение сонных, я могу найти путь.

— Инетис! — я распахиваю дверь и падаю на колени, когда из носа начинает течь кровь. Магия пронзает меня сотней нагретых добела солнечных копий, сердце бьется так быстро, что я даже не могу вздохнуть. — Инетис, останови его! Останови!

Я не вижу ее, не вижу Л’Афалии рядом с ней — только нестерпимое сияние, только стук крови в ушах, становящийся все сильнее… сильнее…

Я слышу крик и падаю на пол, погружаясь в темно-красное марево.

Не знаю, сколько я лежу в нем, пока сердце не замедляется и не возвращается обратно в грудь. Я чувствую, как меня поднимают и укладывают на бок, как омывают ледяной водой лицо.

Я открываю глаза. На висках — тряпки, смоченные холодной с травами водой, у кровати — внимательная лекарка. Я вскакиваю, и она испуганно вскрикивает и пытается уложить меня обратно.

— С правительницей все хорошо?

Она кивает.

— С ней одна из целительниц.

Я спускаю с постели ноги и твердо ставлю их на пол. Как и в прошлый раз все кончилось сразу же, как погасло сияние, но меня тревожит эта вспышка и то, что она принесла.

Я заглядываю в сонную, где лежит и смотрит в потолок пустыми глазами Цилиолис. На какое-то мгновение я от души желаю, чтобы это был он, но сразу же корю себя за малодушие. Он страдает так же, как и его сестра. Он чувствует ту же боль.

Я делаю глубокий вдох, как перед прыжком в реку, и открываю дверь в сонную Инетис. Лекарка лежит на полу возле ее кровати без сознания, я вижу на ее ладони ярко-алый ожог. Л’Афалии нет нигде, и теперь меня никто не может удержать.

Я подскакиваю к Инетис и хватаю ее за плечи. Ладони словно погружаются в кипяток, но я успеваю встряхнуть ее достаточно сильно и ударить по щеке, чтобы заставить прийти в себя и закричать прямо в растерянное лицо:

— Где Л’Афалия? Где Л’Афалия, куда ты ее перенесла?!

На мой крик прибегают лекарки. Они быстро уносят потерявшую сознание женщину прочь и закрывают за собой дверь, не сказав мне ни слова. Кажется, они напуганы — так сильно, что даже не подумали о том, что оставляют рожающую женщину наедине с мужчиной. Я отмечаю это краем ума, когда поворачиваюсь к Инетис снова и смотрю в ее переливающееся золотыми всполохами лицо.

Она перенесла Л’Афалию, и теперь ее магию некому будет подавить, если она проснется. Руки горят, на ладонях вспухает красная, обожженная кожа — к Инетис нельзя прикоснуться уже сейчас, а что будет дальше?

— Ты умрешь, когда родишься, — говорю я, и мне все равно сейчас, слышит меня сама Инетис или нет. — Ты злишься не на тех, ты делаешь больно людям, которые хотят тебе помочь. Твоя мать умрет, если к ней нельзя будет прикоснуться. Ты умрешь. Сразу же после рождения умрешь, потому что сюда вот-вот нагрянут зеленокожие люди с мордами вместо лиц, и они убьют нас всех.

Я жду очень долго, но по телу Инетис только пробегает длинная судорога — и все. Мне никто не отвечает. Быть может, эта вспышка была последней, и ребенок и вправду уже умер, а скоро умрет и сама Инетис.

Проклятая Энефрет.

Проклятые зеленкожие.

Проклятая магия.

Я выхожу из сонной, оставляя Инетис одну, совсем одну впервые за три дня, и мне не жалко ее и не жаль того, кто сидит у нее внутри.

Воины снуют по коридору туда-сюда, кто-то выбегает наружу и тут же возвращается, и все они слушают — и слышат то, что слышу я, когда повинуюсь этой общей суматохе и выхожу на холод, в сумерки, заполненные гомоном голосов. Небо ясное и кажется черным. Чевь уже убывает и похожа на прилепленный на темное сукно кусок грязи. Она темного, почти серого цвета, как старое денежное кольцо, и едва разгоняет сгустившийся над домами мрак.

— Слышите? Слышите? — говорят голоса вокруг. — Слышите?

— Что происходит? Что происходит?

Вокруг начинают цыкать, шикать и всячески призывать к тишине. Наконец, она воцаряется. Я не слышу сначала ничего, но потом ветер с южной стороны доносит до меня крики. Но это не крики с укреплений, это как будто ближе.

— Они прорвались, — шепчет кто-то.

Но этого не может быть. Если зеленокожие прошли так далеко, это значит, что на юге стена пала окончательно, и Шин практически в руках врага — спустя всего три дня боя против войска Асморанты, спустя целых три дня мучений Инетис.

— Нам нужно готовиться, — говорит кто-то громко, чтобы его слышали в обоих домах. — Забивайте окна деревом. Не выходите на улицу одни. Нам нужно готовиться к бою!

Я возвращаюсь в дом, меня пробирает дрожь. Мне кажется, я слышу шелест незнакомой речи даже здесь, в стенах дома, где лекарки с бледными лицами готовятся к вечерним перевязкам.

И, как будто, привороженного, меня снова тянет в сонную, где рожает Инетис.

Очаг в ней еле горит, и одна из лекарок подкладывает орфусу, чтобы затопить пожарче. Похлебка на куже стоит нетронутой, кувшин с водой — тоже. Лицо Инетис кажется влажным, на ворот рубуши натекла вода.

— Я пыталась ее напоить… — начинает женщина.

— Что с правительницей? — перебиваю я.

— Она умирает, син-фиоарна, — отвечает женщина. По телу Инетис пробегает золотистая молния, следом — схватка, но сколько бы она ни длилась, правительница Асморанты не издает ни вздоха, ни стона. Наконец, тело ее расслабляется. — Я хотела бы поменять постель, но…