Книга и братство - Айрис Мердок

Тамар сбросила обычную коричнево-серую униформу и была в полночно-синем платье с жабо, белой волной оттенявшим шею. Волосы оттенка коричневато-зеленоватой коры были искусно подстрижены, и вся она походила на невозмутимого мальчишку, на эльфа. Лицо ее стало менее худым и бледным, и она больше не выглядела как школьница. Косметикой она по-прежнему не пользовалась. В больших карих глазах появилось новое выражение: настороженное и задумчиво-меланхолическое. Конрад Ломас, как он доверительно признался Леонарду, несколько секунд любовался ею, прежде чем узнал. Тамар позволила Гидеону позаботиться о ее будущем: он написал несколько писем и она их подписала. То, что казалось таким невозможным, было улажено легко и быстро, то, что казалось упущенным навсегда, было восстановлено, никто как будто не удивился, никто не возражал, ее преподаватель, администрация колледжа выразили спокойное удовлетворение ее желанием вернуться. По мановению Гидеона фургон привез всю ее оставшуюся одежду, все вещи, вплоть до мельчайших безделушек из ее комнаты. Кошмарная старая квартира, казалось, исчезла бесследно, словно и впрямь сгорела, Тамар так и видела, как та горит. Она купила книги, те, которые мать заставила ее продать и с которыми расставалась со слезами. Хотя она получала какие-то приглашения, но предпочитала уединение, как если бы проходила особый период исцеления, требующий поста.

Рвение, с каким она приняла обращение, со временем, как предрекали циники, иссякло. Теперь она изумлялась, вспоминая, как жаждала посвящения в таинство. Неужели она действительно глотала все те облатки, пригубляла густое вино, куда как хмельнее, чем коктейль Гидеона? Сейчас ее не влекла эта пища. Циники (о которых она прекрасно знала) очень мало что понимали. Тамар действительно удивляло то, что с ней произошло. Отец Макалистер не уставал твердить про «обновление». Да, она стала другим человеком, но она ведь постоянно меняется? Что же произошло? Может, дело в том, что просто ее лукавая натура всегда стремилась, прикрываясь другими причинами, вырваться из-под опеки матери? Она внезапно обрела сверхъестественную силу. Так зверь в капкане, увидев наконец путь к освобождению, было открывшийся, но начинающий закрываться, становится невероятно сильным, способным уничтожить все, что стоит у него на дороге. В той последней сцене Тамар была готова втоптать мать в землю и почувствовала удовлетворение, уловив опасение матери, что баланс сил необратимо качнется в ее, Тамар, сторону. Позволено ли человеку, как христианину, как новоиспеченному христианину, так надолго забывать Евангелие любви? Говорить себе, что это необходимо, что все кончено, что это к лучшему, что она начнет все заново, было недостойным способом спасения. Тамар не представляла, что она сделала со своей матерью. Не обсуждала эти более поздние проблемы со своим ментором. Она, с его молчаливого согласия, избегала его. Позже они снова поговорят — хотя, наверное, уже никогда не поговорят так, как когда-то. Она была уверена в его участии, больше того, в его любви. Только любовь, его или Христа, его и Христа могла избавить ее от того ада вины и страха. Она также узнала, с изумлением и раздражением, о том, как, предвидя ее уход, священник «перенес свое расположение» на ее мать. Тамар и отец Макалистер, конечно, много говорили о Вайолет, и он посещал ее, сперва с Гидеоном, позже (как рассказал Тамар) один, и эти его визиты были краткими и безрезультатными. Однако оскорблений и указаний на дверь было недостаточно, чтобы остановить этого эксперта по безнадежным случаям. Наставник Тамар убеждал свою, на сей раз настроенную скептически, ученицу, что ее мать нуждается в ней, по-настояшему любит ее, и что в действительности Тамар тоже ее любит. До ухода Тамар, по сути, не раздумывала над этими теориями. Теперь же, задумавшись, достигла каких-то успехов. Ей говорили, да, впрочем, она уже убедилась в этом на собственном опыте, о преобразующей силе любви, единственной чудотворной силе на этой земле. Могла ли она теперь любить Вайолет или понять, что всегда любила ее? Новое положение Тамар как никогда отдалило ее от матери, ярость, с какой она добилась освобождения, делала ее прежнюю покорность более похожей на слабость, нежели на любовь. Лучше ли она теперь это понимает или хуже? Всегда ли полагала, что любит мать потому, что это свойственно детям? Священник, видевший и понимавший этот грешный гнев, призывал избавиться от него, думая о любви, почувствовав любовь. Сблизься с ней! Делай хоть какую-то мелочь! Ты нужна ей! Тамар не была в этом уверена. Она попыталась сделать какую-то мелочь: принесла ей цветы, но не одна, а в сопровождении Пат, что было ошибкой. Вайолет встретила их тигриной улыбкой. Явная ненависть — это ужасно. Тамар решила вскорости сделать еще попытку.

Тамар избавилась от навязчивого чувства вины перед потерянным ребенком. Магия против магии, и она исцелилась, освободилась от адской, как определил ее маг, боли и осталась с болью светлой. Она также перестала беспокоиться о том, рассказала ли Джин Дункану, и рассказал ли Дункан Джин. Единственное, чем та история напоминала о себе, это необычная дрожь, охватывавшая ее всякий раз, когда она видела заварной чайник. Странным эхом недавнего несчастья, поразившим ее, и еще больше священника, было чувство, что она так же, как остальные, как Роуз, как Джерард, как Джин и как, конечно же, Дункан, виновата в смерти Дженкина. Каждый из его друзей мог быть виновен. Тамар, последняя из них, кто видел Дженкина живым, о чем было известно лишь ее духовнику, не могла забыть, что, когда пришла в тот вечер к Дженкину, тот собирался выходить из дому. Если бы она не появилась, тот таинственный звонок не застал бы его. Но больше всего ее угнетала мысль, что она навлекла неизбежную беду на Дженкина. Она вспомнила ужасное удовлетворение, которое получила, «рассказав все» Джин, и, обдав ее своим несчастьем, своей ненавистью, побежала «рассказать все» еще и Дженкину. Но ей не суждено было получить желанное облегчение. Получилось так, как если бы она выплеснула перед ним всю эту мерзкую грязь, и он, приняв ее на себя, стал уязвим для некой силы, может, подлой, может, просто мстительной, которая поразила его вместо нее. Священник, конечно, нашел эту мысль интересной, но негодной, поскольку суеверной; и стойкая скорбь по Дженкину постепенно перестала мучить ее, когда она возвращалась в памяти к тому долгому ожиданию его возвращения. Тамар не верила в причастность к этому Бога или потустороннего мира, и отец Макалистер, который тоже не верил, не донимал ее подобными выдумками. За что он с яростным воодушевлением боролся, так это за ее душу, стремясь внушить ей твердую веру в Христа как Спасителя. Тамар перед посвящением в таинство готовилась дождаться и посмотреть, что это сияющее божественное присутствие сможет сделать для нее потом. Она молилась, не то чтобы обращаясь к нему, но о существовании этой реальности, которая превратила адское страдание в благое и со временем могла бы даже дать ей силы найти взаимопонимание с матерью.

Патрисия испытывала большое удовольствие, рассказывая Роуз о том, как Гидеон спас Вайолет и Тамар.

— Ты хочешь сказать, что Вайолет здесь, у вас, а Тамар возвращается в университет?

— Именно! Гидеон и отец Энгус оба были непреклонны!

Роуз, никогда не слышавшая, чтобы ее приходского священника называли «отцом Энгусом», не могла тут же не почувствовать, что все это сделано в пику Джерарду! Но конечно, это было замечательно.