Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

Любил ее только тятенька на этой земле. Родной, надежный, которого она предала. А после него от нее уходили все, кого она любила. Каждый из близких ее был занят какой-то своей внутренней страстью. Ею они жили, а до нее, Большой Павлы, никому из них, на кого она положила жизнь и сердце, не было никакого дела.

А ей, Большой Павле, только остается, что беречь усадьбу Брагиных… Тятенькин след. Поклялась ведь тятеньке. Теперь уж крепче кандалов усадьба родимая приковала ее. Да и куда ехать! Везде бывала. И у бурят, и у китайцев, и в городе… Везде одинаково. Лучше-то своей печи и не видывала…

Старуха связала бечевой ворох сушняка, подправила его и села на него. Она спустилась на нем, как на салазках, по знакомой накатанной крутизне. Так, как спускалась в отрочестве много десятилетий назад. А ветерок свистел в ушах и хватал за щеки…

Какая ни на есть жизнь, а все же жизнь! Слезы стыли по ее щекам горошком! Слава богу и за нее. Сама ее варила… Сама и доедает…

– Я взял тебя без единого выстрела, – как-то задумчиво сказал Капитолине Ефим. Он правил у старинного зеркала свою роскошную шевелюру.

Капитолина стояла рядом, опершись о его плечо, и смотрела на него сквозь зеркало.

С годами Ефим становился все красивее. Первая седина, чуть тронувшая виски, благородила его правильно отточенный лик с темными мерцающими глазами. Одетый дорого и изысканно, он выделялся среди текущей толпы магазина, и Капитолина видела, как он обходителен и любезен с дамами. Женами обкомовских чиновников и райкомовских секретарей. Капитолине казалось, что они теряли от него память.

– Очень жаль, – с легкой обидой ответила Капитолина. – Мне не хватает твоих ухаживаний.

– Не глупи! Все это банально и пошло… Клятвы, признания… Потом укоры, домогания и не знаешь потом, как отвязаться от очередной такой зазнобы. Нет, у нас связь другая! В нас есть что внутри… На клеточном уровне. Мы созданы друг для друга. С тобой мы столько понатворим. Черти взвоют… Я недаром выслеживал тебя годами! Посмотри, какая ты… Шарман!..

Капитолина и сама знала, что расцветает. Она, конечно, изменилась. Походка и жесты ее приобрели уверенность, фигура – гибкость. Обрезанные волосы ложились пышно. Одевалась она просто и дорого, быстро разобравшись в добротных и ценных тканях, которые она предлагала теперь вальяжным дамам и женам всяческих важных секретарей.

Эту «шляпную», толстозадую публику обслуживал Ефим сам. Он целовал млеющим перед ним матронам их пухлые, как оладьи, руки, бросал плоские комплименты и предлагал на ухо: «Бостончик привезли… Специально для вас. Дивный… Дивный…»

Дамы брали у него тут же и все разом. Потом он долго смотрел в окно, как шофер укладывает покупки своей толстопятой хозяйки, и лицо Ефима приобретало брезгливое выражение.

– Быдло! – как-то сказал он, скривив пухлые губы.

В этот момент Капитолина уловила что-то общее в его лице с Альдоной…

Капитолина давно съехала с квартиры Альдоны. Ефим выхлопотал ей как молодому ценному специалисту однокомнатную квартиру в новостройке.

– Ну взлет! – с восторгом и сарказмом восклицала Альдона. – Вот это да! Сколько я работала в этой лавке и сколь баб его перевидела… Но такой победы никто из них не добивался!

– Не завидуй! – парировала Капитолина.

– Еще чего! Я с ним никогда бы на одном поле не опросталась бы!

– Чего так?

– Он еврей!

– Ну и что?

– А то! Он еврей, а ты – дура!

Альдона уже не работала в универмаге, но еще жила у тетки. Она поступила в медицинский институт. Иногда забегала в магазин проведать подругу. Тогда они спускались на первый этаж, укрывались в своем заветном углу и болтали всласть.

Капитолина с каким-то странным удовольствием вдыхала знакомый жар толкучки, потных тел, жадно всматривалась в деревенские бабьи лица, как в лица родных. Альдона же смотрела исподлобья, и лицо ее выражало холодную брезгливость. Альдона ждала жениха и скрывала, где он обитается доныне.

– Че это я дура? – обижалась Капитолина. – В Советском Союзе все нации равны.

– В Советском Союзе воровать нельзя. А он ворует.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! Смотри, оберет он тебя как липку и бортанет… Да еще посадит…

Что-то общее улавливала тогда, что-то общее в лицах близких ей и таких далеких друг от друга Ефима и Альдоны.

Капитолине же было все равно – еврей он или не еврей. В Култуке народ живет смешанный и по национальности друг друга не отличает. Они с Ефимом были год вместе, и Капитолина все сильнее чувствовала незримую власть этого человека над собою. Она не могла уже дня без него прожить. Каждое утро он выходил из квартирки, машина ждала его у подъезда. Через час подлетала она в магазин, и они вновь виделись и встречались, как будто не виделись много лет. И ей было мало его! Она шла с ним по торговому залу, красивая, стройная, вровень с ним и видела себя в зеркалах зала. Она любовалась и собою, и Ефимом, и думала, что красивее пары нет и не может быть не только в магазине, но и во всем Иркутске.

Но ей было мало его. Он должен бы быть полностью ее. Каждую минуту быть рядом. Ревность ее была мучительна и приносила им обоим много неприятностей. Однажды Ефим исчез из ее обозрения, и не было его почти час. Она спросила администратора зала:

– Где он?..

– Мадам Соколову обслуживает! – ответила ей сотрудница, и Капитолине показалось, что злорадное ехидство прозвучало в ее голосе…

Мадам Соколова была женою второго секретаря обкома. Низкорослая, полная, она переваливалась на отекших ногах, что жирная утка. Она млела перед Ефимом, и все прекрасно понимали, ради кого возит обкомовская «Волга» мадаму в магазин.

– Уже больше часа обслуживает, – добавила столь же ехидно продавец.

Капитолина долго и молча посмотрела в лицо своей подчиненной, в красивые ее, восточные глаза. Она знала, что эта женщина с красивым и нежным, как она сама, именем Лейла была когда-то в связи с Ефимом и теперь завидовала всем – и ей, и мадаме.

«Помнит еще его», – подумала Капитолина, и вдруг кровь бросилась ей в голову.

– В какой они примерочной? – стараясь как можно спокойнее говорить, спросила она.

– Да в третьей. С диванчиком.

Капитолина пошла через торговый зал. Вначале неспешно, потом рванулась и ворвалась в примерочную.

Ефим стоял, низко согнувшись перед розовевшей от волнения женщиной, и прикалывал ей к груди брошь в виде бабочки с небольшим бриллиантом.

– Божественно, – чарующе пел он тем тоном, который хорошо знала Капитолина. – С вашими глазами… Что случилось, Капитолина Викторовна? – вдруг ледяным голосом спросил он свою сотрудницу.

Капитолина молчала, прямо глядя на него. Она сама не ожидала от себя этого порыва.