Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

– А образ Эллен, графини, кажется вам правдоподобным? – поинтересовалась у меня Эдит.

– Абсолютно, – уверенно ответила я, а сама подумала, что Нью-Йорк с 70-х годов прошлого века, наверное, изменился не настолько разительно, как Бриджпорт, где женщине с прошлым жить трудно. Не поэтому ли Майк и Мейм не ответили на мое письмо?

А еще, думала я, без всех этих волос мне легче держать голову высоко поднятой. Питеру этот стиль наверняка понравится. Но от него по-прежнему не было вестей.

Бедная Ирландия.

Англичане были решительно настроены добить мятежников.

Британская армия маршем прошла от полей Фландрии до графства Типперэри. Не так уж и далеко, если разобраться, думала я, когда начали поступать сведения о зверствах, чинимых англичанами. Ирландцы называли их «черно-коричневыми» из-за их импровизированной униформы – армейских штанов цвета хаки и темно-синих полицейских кителей.

«Это криминалитет, многих набрали в английских тюрьмах, – писала Мод в одном из писем отцу Кевину. – Поджигая дом, они радуются. Эти убийцы нападают на женщин и детей, тогда как большинство наших мужчин арестованы или находятся в бегах. Ирландия превратилась в поле боя».

И мой бедный Питер опять находился в гуще всего этого. Да и жив ли он вообще?

При виде моей новой прически мадам Симон лишь кивнула.

– C’est la vie, – вздохнула она.

Мы больше не копировали картины старых мастеров или работы других дизайнеров. Мы воровали идеи из кинематографа. Я, например, ходила смотреть фильм «Флэппер»[192] с Олив Томас в главной роли пятнадцать раз.

Новая коллекция мадам Симон называлась Costumes du Cinéma – «Костюмы Кино».

Моя «Сенека» тоже не простаивала без дела. Мирная конференция привела в Париж море американцев. Мы с Флойдом Гиббонсом фотографировали как невменяемые. Флойд взял интервью у Вудро Вильсона и, чтобы сделать мне приятное, задал президенту вопрос про Ирландию. Ирландский народ уже проголосовал за независимость от Британии. Поддержат ли их Соединенные Штаты? В конечном счете, разве прошедшая война велась не за то, чтобы защитить права малых наций?

– Мы не станем вмешиваться во внутренние дела нашего ближайшего союзника – Великобритании, – ответил Вильсон.

Вот так-то.

Июль, 1919

Я сидела в гостиной Ирландского колледжа и слушала доклад членов американской комиссии по независимости Ирландии об усилиях, предпринятых ею, чтобы эта самая независимость была официально признана в Версальском договоре. Там собралось человек пять священников, шестеро или семеро студентов, отец Кевин и я. Речь держал председатель комиссии, бывший губернатор Иллинойса Эдвард Данн. Я пряталась за спину сидящего передо мной священника, потому что Данн присутствовал на свадьбе Майка и Мейм. И Нору Келли он узнал бы.

– Вудро Вильсон показал себя идеалистом, – сказал Данн. – Но я боюсь, что он стал жертвой своей глубокой предубежденности. Он ольстерец, и притом южанин, чей отец служил капелланом в армии конфедератов. В любом, кто не является белым, англосаксом и протестантом, он видит человека второго сорта. Он ввел полную сегрегацию для федеральных должностей и расхваливал Ку-Клукс-Клан. Он с презрением относится к американским демократам ирландского происхождения, видя в них лишь коррумпированных ставленников боссов больших городов. На выборах он обещал поддержать независимость Ирландии. И нарушил свое слово. Что же касается самого договора, мне понятно, почему Франция хочет ослабить Германию, но я опасаюсь, что наложенная репарация вызовет такое негодование у немецкого народа, что добрые отношения с другими европейскими странами будут сильно затруднены, если не невозможны в принципе. Относительно Британии можно сказать, что она получила еще больше колоний и будет продолжать свою политику под лозунгом «разделяй и властвуй». Она будет делать с этими странами то, что веками делала с Ирландией. Пока они тоже не восстанут.

«О боже, – подумала я. – До чего мрачная картина». Но тут тон Данна стал очень эмоциональным.

– Ирландия не должна впадать в отчаяние, – заявил он аудитории. – Мы, американцы ирландской крови, обещаем отдать свои жизни и свои сбережения ради страны, которая владеет нашими сердцами.

По окончании всего этого отец Кевин познакомил меня с Данном. Он и близко не узнал меня. Полагаю, нынешняя дама с шапкой темно-рыжих волос и в короткой юбке совершенно не походила на ту Нору Келли, которую он знал когда-то.

Отец Кевин расспрашивал Данна о его обращении к мятежному парламенту Ирландии, Дойлу. На последних парламентских выборах население Ирландии избрало своих представителей, которые выступали за независимость. Эти представители не заседали в Вестминстере, а организовали собственный парламент в Дублине. Выборы этого парламента были демократическими, хотя Британия не признала его полномочий. Но Данн утверждал, что объявление Ирландией войны Британии было вполне легитимным, поскольку Дойла избрал народ.

– Католическая церковь признает борьбу Ирландии как справедливую войну, – сказал он.

«Единственная справедливая война – это та, которая только что закончилась», – подумала я. Тем не менее было как-то несправедливо, что весь мир празднует ее окончание, а Ирландия продолжает воевать.

Отец Кевин спросил у Данна, был ли тот в Голуэе. Я была уверена, что так он надеялся получить какую-то информацию про Питера. Однако Данн в Голуэй не ездил. Так что о Питере по-прежнему ничего не было известно.

Я поймала себя на том, что из всех окружающих самые доверительные отношения у меня с Леоном, мужским парикмахером. Мы с ним часто виделись, потому что мою прическу необходимо было периодически поправлять и подрезать.

– Ни единого письмеца от моего… – Ну же, Нора, произнеси это наконец. – …Моего мужа уже сто лет.

Но Леон возмутился. Я что, не понимаю, что такое находиться в осаде? Ирландия. Россия. Армии и постоянные бои. Мой муж, его мать, все там борются за выживание. Мы должны быть стойкими и не терять веру. Ждать и надеяться.

С Леоном мы общались на смеси плохого французского с еще более ужасным английским. Я разговаривала на таком жаргоне, что посетитель парикмахерской, дожидающийся, когда Леон освободится, поинтересовался, откуда я.

– Америка, – ответила я. – Чикаго.

– Тогда говорите нормально, – посоветовал он.

Молодой человек, пришедший к Леону побриться, выглядел очень опрятно и даже щеголевато. Я поймала себя на том, что специально задержалась, чтобы посмотреть, как Леон намыливает его щеки белой пеной, правит на ремне опасную бритву и начинает орудовать ею. Le coupe-chou, тесак для рубки капусты, вспомнила я давний комментарий одного французского официанта и засмеялась. Эти двое болтали между собой по-русски, а потом Леон накрыл лицо парня, которого он называл Серж, горячим полотенцем от подбородка до лба. После этого он взял с полки бутылочку, развернул Сержа и плеснул ему в лицо одеколоном, который пах лавандой. У него были темные глаза и очень аккуратно подрезанные усы наряду с пухлыми щеками. Молодой человек заметил, что я слежу за ним.