Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

начинает злиться, что его все осуждают, а тебе хочется сказать: Густав, никто тебя не осуждает. Кто тебя, к дьяволу, осуждает? А? Посмотри вокруг, кто здесь тебя осуждает? А он бормочет что-то про остальных, «остепенённых», подразумевая, видимо, кандидатов филологии и магистров политологии… а я даже не магистр!.. И при том, что сам он пять лет проучился на художественном факультете проклятого Валанда, да? Он думает, что «все» только и делают, что всё «до косточек разбирают»? А он такое дитя природы, которое плещется во чреве интуитивного искусства и исключительно творит, в то время, как мы, все прочие, только пачкаем искусство анализом и критикой? Как будто это такая крутая добродетель – не быть интеллектуалом, тогда как на самом деле ты просто плевал в потолок и не удосужился что-нибудь выучить? Как будто интеллектуальная деятельность – это занятие второго сорта и всегда в тени… да что я, чёрт возьми, могу понимать. Да, в тени искусства. Жизни. Да?

В конце концов он начал гасить любую мысль на эту тему. И всё равно, случалось, просыпался, а в голове у него вертелись два слова: Густава нет.

Однако вскоре после этого эмоционального взрыва события начали разворачиваться стремительнее. Сесилии позвонил научный руководитель и предложил поехать в Лондон на конференцию «Меняющаяся Европа», которую проводил London Congress of Humanities and Social Sciences [202]. Докторант, который должен был ехать, застрял с велосипедом на трамвайных путях и сломал ногу, поэтому не хочет ли она занять его место?

– Разумеется, да, – ответила она и, вцепившись в трубку, стала ловить взгляд Мартина. – Или я должна выступить? У меня нет никаких… хорошо… да… да… да, получится. Мне только нужно поговорить с мужем.

Тысячу лет она не называла его мужем. Слышать это было неожиданно приятно.

– …всего несколько дней, – сообщила она, перемещаясь кругами по кухне. – Две ночи, максимум – три. Нормально? Я могу позвонить маме, чтобы она пришла помочь с детьми…

– Если для тебя это так важно, то…

Она посмотрела на него как на идиота:

– Мне плевать на конференцию. Я подумала о Густаве. – План был простой: она заедет по адресу, который у них есть, а если там его не окажется, то, может, кто-то в галерее что-нибудь знает, а если нет, то что делать… – Но мы хотя бы попытаемся.

И через неделю она уехала в Англию. Элис закричал, как только отъехало такси. Ракель нашла беруши периода колик, сунула их в уши и расположилась на диване со стопкой библиотечных комиксов об Астериксе.

– Спасибо за помощь, – проворчал Мартин.

День прошёл в преодолении трудностей. Элис переключился на менее эксгибиционистскую протестную форму – отказался от пищи. Ракель ела с отменным аппетитом, не выпуская из рук коробку с динозаврами, своим последним увлечением. Тираннозавр Рекс – это в первую очередь падальщик. Динозавры откладывают яйца, в точности как птицы. А мозг стегозавра размером не больше грецкого ореха, но ему больше и не надо, потому что он не делает ничего, кроме того что ест траву и листья. Все динозавры произошли от птиц, это не гигантские ящерицы, как может показаться по их внешнему виду. Папа, а как ты думаешь, какого размера мозг у Элиса?

Потом прогулка в Слоттскугене – коляска, восьмилетка на велике, банановое пюре в рюкзаке, трагедия из-за пропавшей шапки, утомительный трёп с Уффе, общаться с которым хотелось меньше всего, но именно он (в не по сезону лёгкой джинсовой куртке) встретился им на пути.

– Есть новости от великого художника? – спросил Уффе. – Как поживает баловень истеблишмента?

– Он написал несколько реально крутых вещей, – соврал Мартин. – Так что всё в порядке. Вполне. Нет. Нет! Элис, нельзя в рот ветку. Я сказал, нет! Ракель, пожалуйста… Уффе, мне тут надо разобраться. Рад был тебя видеть, ну давай, пока.

На следующее утро позвонила Сесилия и сообщила, что Густав нашёлся:

– Мы вечером будем. Сможешь уложить детей и приготовить кровать для гостей?

– О’кей, – быстро ответил Мартин, потому что в её голосе читалось «пожалуйста-не-спрашивай-больше-ни-о-чем», и к тому же это был дорогой междугородний звонок. – Хорошо.

Мартин провёл несколько часов, убирая кухню – попытался работать, но почему-то не мог сосредоточиться, а вытирая дверцы шкафчиков, раздражался всё больше и больше. Потом раздался звук поворачиваемого ключа, и эти двое вошли в прихожую.

При виде Густава Мартин забыл всё, что собирался сказать. Он попытался поймать взгляд Сесилии, но та снимала пальто.

Все пятнадцать лет их дружбы Густав выглядел более или менее одинаково. Разумеется, определённые акценты в его облик привнесла учёба в Валанде, и в шестнадцать он казался менее побитым жизнью, чем в тридцать. Но у него всегда были круглые очки в металлической оправе, торчащие волосы, вещмешок и армейская куртка. (Тут армии надо отдать должное: для военных производятся до неприличия износостойкие вещи.) Поэтому первым делом Мартин заметил одежду. Дикое пальто из пурпурного бархата. Под ним короткая чёрная шёлковая рубашка. Нечто вроде бахромчатой шали. Кожаные штаны на размер больше, придерживаемые усыпанным заклёпками ремнём. Разумеется, очки – той же круглой формы, но маленькие и с затемнёнными стёклами.

А потом пришлось посмотреть ему в лицо. Пустой расфокусированный взгляд. Кожа головы на размер больше черепа. Две резкие носогубные складки, на серых щеках редкая щетина. Длинные волосы собраны в тощий хвост.

Кроме того, от него воняло.

Густав откашлялся:

– Здорово, парень.

– Привет.

– А где дети? Ракель и…

– Элис, – сказал Мартин. – Они спят.

Густав медленно кивнул. Прошёл в кухню, в пальто. Методично осмотрел стол, шкафы и холодильник, продолжая кивать. Потом спросил, есть ли что выпить.

– Чай, – ответила появившаяся из прихожей Сесилия.

– Какого чёрта, Сисси, давай лучше…

– Но сначала ты примешь душ.

– Ну зачем ты ведёшь себя как в гестапо?

Сесилия показала на дверь ванной. Густав беспомощно посмотрел на Мартина, тот жестом показал «здесь-она-решает», и Густав скрылся за дверью, бормоча:

– Как же это трудно. Никто же не знает, что это просто до одури трудно.

Сесилия тем временем попросила Мартина найти какую-нибудь «сносную одежду». Потом вошла в ванную – Густав слабо запротестовал – и вынесла оттуда кожаные штаны и остальное. Брезгливо положила всё в пакет, и хлопок крышки мусоропровода Мартин услышал раньше, чем успел спросить, что она собирается с этим делать.

Ничего не обсуждая, они просто совершали все необходимые действия, пока из ванной не показался завёрнутый в полотенце Густав. Он явно похудел. Руки висели, как плети. Ничего не комментируя, он надел выданные ему вещи: джинсы, которые Мартин не носил с восемьдесят второго, футболку